Танец меча - Емец Дмитрий

Эдя все смотрел. Вскоре ему стало казаться, что он видит двухэтажный дом с гаражом, сад, желтый спортивный автомобиль, горбатую худую собаку, похожую на русскую борзую, и все это было малень­кое, почти крошечное.

В замке царапнул ключ. Потом кто-то стал зво­нить и стучать. Эдя неохотно открыл. Перед ним стоял Мефодий. На скуле у него лиловело пятно — след от удара на платформе белгородского вокзала.

— Чего на засов закрываться? Украдет тебя кто? — недовольно поинтересовался он у Эди.

— Молчи, недоросль! Из университета пока не вышибли?

Меф качнул головой.

— Значит, все впереди! — утешил его добрый дядя. — Ну чего тебе надо? Кого позвать из белых господ?

— Эдя, ты повторяешься!

— А мне плевать! Каждый человек рассчитан на определенное число шуток. Сказав их, ничего но­вого он произнести больше не может, — зевнул Хаврон.

— К чему это ты? — напрягся Меф.

— А ни к чему. Просто получается, что надо или расставаться с человеком раньше, чем он начнет повторяться, или все прощать… Ладно, чего ты при­перся?

Меф засмеялся. Для человека, который не видел тебя примерно полтора месяца, это хороший вопрос.

— Вещи кое-какие взять… Где родители? Дома? — Буслаев оглянулся на дверь комнаты.

— Держатся за ручки.

— За чего держатся?

— За передние конечности. Это все амур с ар­балетом!.. Блин, не надо было ему мыла давать! Это он из-за мыла расщедрился! — запоздало сообра­зил Эдя.

Меф посмотрел на Эдю как на забуксовавшего шутника и ничего не ответил. Он выглядел устав­шим, почти загнанным. Эдя вернулся к созерцанию шара. Он слышал, как Меф поздоровался с отцом, с матерью. Поздоровался немного озадаченно. Отец и Зозо сидели на одном кресле и соприкасались щека­ми. Вопросов про учебу не задавали и напоминали зомби.

Меф пожал плечами. Он начал ходить по ком­нате и, приманивая, повторять ласковым голосом: «Джинсы, джинсы, джинсы!» Джинсы поверили и краем штанины выглянули — с дивана, где лежали под пледом. Меф сразу перестал притворяться ла­сковым.

— Ах, вот вы где! — сказал он злодейским голосом. Захватив с полки кое-какие книги, он вышел в

коридор и стал обуваться, когда за дверью, у лифта, кто-то затопал. Казалось, сотрясается весь много­этажный дом от крыши до фундамента. Готовый вы­звать меч, Меф потянулся к двери, но прежде, чем он коснулся засова, железная дверь рухнула на него со страшным грохотом.

На площадке покачивался жилистый громила с руками до колен и рыжей шерстью по всему телу. На громиле были кеды и футбольные трусы.

— Ку-ку! Я Зигя Пуф! А дверь посему упала? Я только хотел постусять! — объяснил он Мефу.

Рядом с гигантом стояла бледная, с узкими пле­чами девушка. В светлых брюках и шерстяной кофте с вылезшими нитками. Кофта была такая страшная, что настоящий бриллиант, болтавшийся на цепоч­ке, казался фальшивкой. К тому же он был запачкан шоколадом.

— Прасковья! — произнес Меф. Непонятно, то ли окликнул ее, то ли удивленно сказал сам себе.

— Ме-о-й! — с усилием выговорила Прасковья, и ее расширенные, точно после атропина, зрачки втянули и заключили в себе сдвоенное отражение Мефа. Отражение заметалось, стуча в стекло упря­мых глаз.

Человек рожден для того, чтобы отдавать, ина­че его разорвет. Прасковья же отдавать не умела и не желала. Как избалованный истеричный ребенок, попавший в игрушечный гипермаркет, она хватала одну игрушку за другой, несла несколько шагов, ло­мала, бросала и хватала следующую. И так до беско­нечности… И вот, наконец, нашла в витрине мишку, который, как оказалось, не продается. В первый раз в жизни ее «хочу» ударилось о «нельзя» и завыло, за­скулило, затряслось.

Ромасюсик выскочил откуда-то сбоку. Прыгучий, как теннисный шарик.

— Тук-тук! К вам можно? — спросил он уже после того, как вошел.

— Тебе нельзя! — сказал Меф, но Ромасюсик не пожелал расслышать.

— Тут все так мило! Особенно мне нравятся эти желтые пузыри на обоях! А что, когда здесь делали ремонт, Мефочка уже родился? — защебетал он.

Буслаев стал лениво поднимать руку для подза­тыльника, но его опередили. Внезапно Ромасюсик сам себе въехал в челюсть. Так сильно, что меш­ком осел на пол. Глаза у Ромасюсика вытаращи­лись и стали как два неподвижных куска сахара. Видимо, Прасковья полностью отключила ему со­знание.

— Мы будем тут жить, — сказал Ромасюсик из­менившимся голосом.

— Почему? — спросил Меф.

— Мне там скучно… Там одни уроды! Мы неза­метно угнали асфальтоукладчик и тихо, как мыш­ки, приехали сюда.