Тюрьма и воля - Геворкян Наталья Павловна

Но Юльку он не убедил. Ты не представляешь, что делалось в коллективе, на канале. Люди плакали. Они считали, что их лишают того, что им дорого, их любимого телеканала. Мы продолжили переговоры. А они нам оставили блокирующий пакет — 26 %. И мы делаем такой устав, который ни один бизнесмен в здравом рассудке не примет. Мы делаем устав, который позволяет этим 26 % блокировать любое их решение. И они согласились. И мы сделали такой устав, который позволял снять главного редактора только единогласным решением журналистского коллектива. То есть мы себя обезопасили по бизнесу и обезопасили редакционную политику.

Я бы на их месте этого никогда не подписал. Они это подписали, продемонстрировав тем самым добрую волю. Но этого Ходорковскому показалось мало. До него доходили разговоры, что в коллективе зреет страшный скандал, и это, кстати, отражалось в редакционной политике. Журналисты стали упражняться относительно ЮКОСа по полной. Не думаю, что Ходорковский смотрел телевизор, но его представители в Томске, полагаю, икали от того, что лилось с экрана. И Ходорковский сказал, что он хочет встретиться с журналистским коллективом. Я решил, что не пойду на встречу, и улетел в Москву. Ходорковский собрал у меня в кабинете самых оголтелых (в хорошем смысле), тех, кого я больше всего люблю, и сказал: «Ребята, хватит, не переживайте. Я вам гарантирую, что я не буду вмешиваться в редакционную политику». И тут кто-то из ребят спросил: «А если с вами что-то случится?» Честное слово! Мы сейчас часто это вспоминаем. Ходорковский усмехнулся своей такой слегка высокомерной улыбкой и сказал: «Ну, это трудно представить, но если вдруг это произойдет, то мы вам обеспечим золотые парашюты». Мы тогда вообще не знали, что это значит.

Сделка была подписана. Часть денег, которые мы получили при продаже, мы раздали сотрудникам. Журналисты еще какое-то время «наезжали» на ЮКОС в эфире, но заметили, что вот они неделю упражняются в адрес ЮКОСа, вторую, а никто не звонит, никто не говорит: «Что вы делаете?», никто не снимает сюжеты. Ну и все успокоилось.

А потом посадили Лебедева, потом Ходорковского, и дальше началась история, по поводу которой я переживаю, потому что это история, как мы «отвязывались» от ЮКОСа. Мы писали записки Ходорковскому и просили его дать нам право поступать так, как мы считаем правильным в данной ситуации. От Ходорковского передавали сигналы: ребята, как вы делаете, так и будет правильно, иными словами: убегайте, и если убежите, я буду рад, а помочь уже ничем не могу. Потом я поехал к Невзлину в Израиль, и он тоже сказал: ничем помочь не могу, делайте так, как считаете нужным. А они владели нами через компанию «Глобал Медиа Менеджмент». И мы выкупили эту компанию. Оказалось, что у этой структуры $18 млн долгов, а наши акции — 74 % — заложены в счет этих долгов. То есть мы выкупили их долги. На сегодняшний день владеют компанией снова физические лица. Да, там еще один нюанс. У этой компании, которую мы выкупили, кроме долгов были какие-то деньги на счетах. Мы решили для себя, что это деньги Ходорковского и Невзлина, и стали думать, как бы они распорядились этими деньгами. И мы дали на синагогу в Томске, на синагогу в Красноярске, инвалидам самых разных войн. То есть мы себе не взяли из этих денег ни копейки. Мы думали, что вот Ходорковский скоро выйдет из тюрьмы и мы ему расскажем, как мы от него «оторвались» и как распорядились его деньгами. Мы, конечно, не думали, что это все будет вот так…

Анна Качкаева: А вот потом была наша встреча в «Балчуге». Мы минут 40 сидели в дальней комнате и просто разговаривали. И вот тогда он заговорил о политике. Что так не может больше продолжаться, что страна не должна бесконечно зависеть от бесконечного состояния «царизма», да, мы тоже многое не так сделали, но правила надо менять. Я говорю: «Что менять? Вы что, в президенты хотите?» Он говорит: «Ну, с такой фамилией даже смешно думать, что я когда-нибудь могу быть президентом». Он говорил, что президент должен быть номинальной фигурой, явно имел в виду парламентскую республику с сильным премьером. Я помню, что как-то оторопела, а ситуация-то на дворе уже была не очень располагающей к таким разговорам. И я помню, что я ему сказала, что в нашей стране очень опасно трудоустраивать президентов, то есть менять правила игры. Он считал, что когда-нибудь надо начинать.

Он был очень уверен в своих ощущениях. И я спросила: «А зачем вам все это надо?» Тут была произнесена целая речь, и в конце он сказал: «Вы можете мне не поверить. Но вот у меня есть трехлетние мальчики. И я с ними гуляю в Жуковке по дорожке, они там в снегу возятся. А я вдруг себе живо представил, что лет так через 15, гуляя по этой же дорожке за забором с охраной, мне эти мои мальчики зададут вопрос: „Папа, у тебя 9 млрд и страна, которая нас ненавидит. Зачем нам это?“ И я понял: а какой выбор-то? Надо что-то с этим делать. Не быстро, лет 25 понадобится, но для того, чтобы это как-то произошло, нужно вкладывать деньги в молодых». Отсюда… молодежь, студенты, журналисты, программы… В этом было мессианство, решимость и прагматический расчет. И он, очевидно же, связывал будущее детей со своей страной. Он говорил как государственник. И знаешь, я тогда подумала: он понес свой крест. И я поверила.

Вот у меня ощущение, что это было прорастание. Сначала он как-то интуитивно в это двинулся, возможно, понимая, что это необходимый пиар или реализация каких-то амбиций. Я его не так хорошо знаю… Но мне кажется, что он благодаря «Открытой России», общению с людьми, журналистами, киношниками, общественниками. У него менялось ощущение от того, что надо с этом сферой делать, он раньше не очень обращал на нее внимание, не понимал, что она так важна, и постепенно-постепенно это вызревало, и он понимал, что, наверное, действует в правильном русле. Не случайно уже перед самой посадкой он говорил, что последнее, что он закроет, будет «Открытая Россия». Я думаю, что самым важным в этом проекте для него было обучение вольнолюбию, формирование людей, которые способны отвечать за себя и создавать вокруг себя комфортную среду.

Знаешь, когда у них начались проблемы в 2003 году, они ни разу не обращались к нам ни с какими просьбами их поддержать. А вот региональные каналы без нас, по собственной инициативе давали ему эфир. Тот же томский канал, например. Та же Юля Мучник, которая сделала с ним одно из последних его интервью на свободе.

После посадки Ходорковского у «Интерньюс Россия» начались проблемы. Сначала прокуратура наехала на «Открытую Россию», а перекрестно и на них. Даже кто-то в Кремле придумал «Интерньюс» прозвище — Хвост «Открытой России». А в 2007 году, через год после «Открытки», грохнули и «Интерньюс», предварительно приняв совершенно драконовский закон о неправительственных и некоммерческих организациях, позволяющий поставить их под полный государственный контроль и перекрыть кислород наиболее активным гражданским организациям. Путин тогда сказал, что относительно НПО поставлена очень важная задача — «исключить непрозрачные формы финансирования внутриполитической деятельности в России». Я помню, что внутренне улыбнулась, слушая его мотивировку, поскольку у НПО как раз вполне прозрачные формы финансирования и открытая отчетность, которая вывешена на каждом сайте каждой организации. Полагаю, Путину доносили о размахе, с которым работает «Открытая Россия», и о содержании проектов. Что же касается иностранных грантов, то он, как бывший разведчик, всегда относился к ним с подозрением.