Тюрьма и воля - Геворкян Наталья Павловна

МБХ: Кроме «трубы» и Восточной Сибири на повестке стояла мурманская труба для поставки в США («балансир» китайскому направлению), пилотный завод по технологии GTL (переработка газа в дизтопливо с дальнейшей закачкой в трубу — именно эту технологию мы рассчитывали получить от Chevron), Центр научных разработок, который мы построили в Москве для доработки и внедрения ряда новейших разработок, включая топливные элементы.

Проект с Chevron давал нам с Абрамовичем контроль над крупнейшей в мире нефтяной компанией, обладающей серьезнейшими технологиями в области шельфовой нефтедобычи и GTL. Это мог быть стратегический прорыв в области энергетики.

В 2006 году Chevron открыла серьезные запасы в Мексиканском заливе, а сейчас продвигается в области горючих сланцев.

Американцы получили бы гарантии поставок, а Россия — прямой выход не только на американский рынок сбыта, но и доступ к очень серьезным технологиям и ресурсам в ряде регионов.

Несомненно, что в случае слияния с западной компанией именно такая история произойти бы не могла, но это не означает, что отсутствовали бы другие, не менее эффективные методы. Во всяком случае при наличии готовности понести экономические потери для страны аналогичного масштаба.

Я сомневаюсь, что власть опасалась слияния компаний. Эту сделку было легко остановить на аппаратном уровне. Ведь необходимо было разрешение Антимонопольного комитета, согласие Минприроды и много чего еще.

Еще проще было запретить сделку с иностранцами. Скорее Путину затея понравилась, однако, как и всякий автократ, он крайне уязвим для манипулирования со стороны ближайшего окружения.

Что ему говорили — общеизвестно: от «украл всю нефть» и «руки по локоть в крови» до продажи «ядерного потенциала» американцам.

Чему он поверил — не могу сказать. Но объективно Путин счел мой арест и уничтожение ЮКОСа выгодным мероприятием, позволившим сразу «зачистить» политическую поляну от независимо финансируемых сил.

Все спонсоры прекратили платежи без согласования с Кремлем. Шаг объективно выгодный для действующей власти, но стратегически безответственный. Результат — скачок коррупции, ошибочные решения и падение предпринимательской активности.

Косвенное доказательство того, что уже в сентябре, то есть за месяц до ареста и еще до поездки Ходорковского по стране, раздражение Путина по отношению к нему достигло той стадии, когда он это особенно не скрывал, можно найти в не так давно опубликованной книге Джона Брауна[15], бывшего главы российско-британской компании ТНК-ВР. Он цитирует свой разговор с Путиным как раз в этот период. Если верить Брауну, Путин сказал о Ходорковском: «Я терпел этого человека слишком долго», имея в виду, как пишет автор, что бизнесмен Ходорковский начал играть в политику, а это «Путин считал непростительным».

Час Ходорковский гулял по коридору прокуратуры с адвокатом Антоном Дрелем. Это был последний час на свободе. Он им не воспользовался. Ждали, когда предъявят обвинение. У адвоката Дреля был телефон. Ходорковский никому не позвонил. Он просил Антона, когда все закончится, позвонить маме, передать ей, чтобы она приехала к жене и детям и пожила с ними какое-то время. Думаю, он представить себе не мог тогда, что за арестом последуют годы заключения, что бы он сейчас ни говорил. Ну, может быть, год, но не годы. Собственно, этого не мог представить себе ни один из бизнесменов, с которыми я обсуждала эту тему. Потом принесли толстенное обвинение. Такое же толстенное выкатили в свое время и Платону Лебедеву. Дрель понял, что сажают, и надолго. Обвинение вручал не главный следователь — Салават Каримов. Он, как выяснилось, не любит заниматься этим лично, поручает своим подчиненным.

МБХ: В прокуратуре, в рамках традиционного беззакония, допросили в качестве свидетеля, предложили подождать и спустя два часа предъявили обвинение. Допросили уже в качестве обвиняемого. Все скоренько. Суд — арест — Матросская Тишина.

Уйти из Генеральной прокуратуры, наверное, не дали бы, хотя нервы попортить им, наверное, было бы можно.

Звонить? Кому? Очевидно, Путин дал санкцию. Подставлять людей? Или в прессу? Так информагентствам мой адвокат сообщил сразу.

Следователи — Салават Каримов и Михаил Безуглый, остальных я не запомнил. В том, что они уже имели четкий приказ, не было ни малейшего сомнения.

Вы знаете, как себя называет Каримов? «Честный солдат» (с генеральскими привилегиями). Если есть приказ — он не думает. В этом — его плюс для начальства и в этом — большой минус. Думать-то иногда надо.

Про закон, самостоятельность следователя, совесть работника прокуратуры — я не говорю… В случае приказа все — абсолютно пустой звук.

Причем в обычной жизни, возможно, он прекрасный человек, как говаривал Штирлиц про коллег из гестапо.

Судья Басманного суда Андрей Расновский, бывший сотрудник прокуратуры, санкционировал арест Ходорковского. Позднее пошел на повышение и был назначен судьей Московского городского суда. Обвинение в суде представлял прокурор Валерий Лахтин. Он же требовал ареста Платона Лебедева.

Ходорковский выслушал решение судьи, потом снял обручальное кольцо и часы, отдал Дрелю и со словами: «Ничего, такой экспириенс тоже полезен» — поехал в тюрьму.

Никогда больше Ходорковский не просил передать ему в тюрьму столь странные вещи, как в тот первый раз. Кто-то его научил, что записки надо писать на папиросной бумаге, потому что в случае шмона записку можно свернуть в папиросу и выкурить. А может быть, он, как и все мы, знал по книжкам что-то такое о записках из тюрьмы молоком на бумаге и прочие тюремные байки, которыми полнится наша литература с революционных времен. И еще он боялся, что к нему будут применять психотропные средства, поэтому старался первые пару недель не есть, только пил воду.

Антон Дрель говорит, что в общем был спокоен за то, как примут Ходорковского сокамерники: «У него очень высокий, почти недосягаемый порог чувствительности — он может разговаривать и найти общий язык с любым человеком».

МБХ: В тюрьме попал в большую камеру, но сначала был там один, потом перевели еще несколько человек. Они тут же наладили «дороги», по которым пошла почта, водка, продукты, сигареты. Нашлось несколько знакомых, в том числе один — в камере напротив. Я был поражен, узнав, сколько потерянных мной из виду людей на самом деле не уехали за границу, а сидят в тюрьме.

Не нервничал вообще. Есть, пить, писать письма отказался сразу. Вода — только из-под крана, и так до того, как разобрался в ситуации, — три недели.