100 великих писателей - Калюжная Любовь

Черные луны

• Над берегом черные луны,
• и море в агатовом свете.
• Вдогонку мне плачут
• мои нерожденные дети.
• Отец, не бросай нас, останься!
• У младшего сложены руки…
• Зрачки мои льются.
• Поют петухи по округе.
• А море вдали каменеет
• под маской волнистого смеха.
• Отец, не бросай нас!..
• И розой рассыпалось эхо.

(Перевод А. Гелескула)

Тихие воды

• Глаза мои к низовью
• плывут рекою…
• С печалью и любовью
• плывут рекою…
• (Отсчитывает сердце
• часы покоя.)

• Плывут сухие травы
• дорогой к устью…
• Светла и величава
• дорога к устью…
• (Не время ли в дорогу,
• спросило сердце с грустью.)

(Перевод А. Гелескула)

Прощанье

• Прощаюсь
• у края дороги.

• Угадывая родное,
• спешил я на плач далекий —
• а плакали надо мною.

• Прощаюсь
• у края дороги.

• Иною, нездешней дорогой
• уйду с перепутья
• будить невеселую память
• о черной минуте.
• Не стану я влажною дрожью
• звезды на восходе.

• Вернулся я в белую рощу
• беззвучных мелодий.

(Перевод А. Гелескула)

Владимир Владимирович Набоков

(1899–1977)

«То, что он родом из далекой северной страны, давно приобрело оттенок обольстительной тайны. Вольным заморским гостем он разгуливал по басурманским базарам, — все было очень занимательно и пестро, но где бы он ни бывал, ничто не могло в нем ослабить удивительное ощущение избранности. Таких слов, таких понятий и образов, какие создала Россия, не было в других странах, — и часто он доходил до косноязычия, до нервного смеха, пытаясь объяснить иноземцу, что такое „оскомина“ или „пошлость“. Ему льстила влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского».

Так «патриотично» размышлял Мартын, герой Владимира Набокова из романа «Подвиг», самого, пожалуй, по-человечески автобиографичного. Воспитанный в России как иностранец (мать Мартына находила русскую сказку «аляповатой, злой и убогой, русскую песню — бессмысленной, русскую загадку — дурацкой и плохо верила в пушкинскую няню, говоря, что поэт ее сам выдумал вместе с ее побасками, спицами и тоской»), в Европе Мартын сделался русским в абсолюте. То же произошло и с Набоковым-литератором — по крайней мере первую славу он приобрел на русской ностальгии, сумев стилистически «облегчить» ее так, чтобы она стала доступна иностранному читателю. «По-русски так еще никто не писал», — воскликнул кто-то из эмигрантских критиков восхищенно, а Георгий Иванов повторил возмущенно.

Набоков, воспитанный в англоманской семье, с детства окруженный европейскими атрибутами (спорт, теннис, автомобили, что было не свойственно русской жизни начала века), ступив на европейскую землю в 1919 году не вояжером, а беженцем, в том же году пишет почти «под Блока»:

• Будь со мной прозрачнее и проще:
• у меня осталась ты одна.
• Дом сожжен и вырублены рощи,
• где моя туманилась весна,

• где березы грезили и дятел
• по стволу постукивал… В бою
• безысходном друга я утратил,
• а потом и родину мою.

Все набоковские рассказы, повести и романы, созданные до 1940 года, — пока он не уехал из Европы в Соединенные Штаты, не перешел на английский и не стал американским писателем, — объединены символикой русских воспоминаний. Они представляют собой модификации одной темы (метатемы) — писатель, художник, творец, создающий свой мир и держащий дверь открытой в свою «лавку чудес».

Его мир творится на наших глазах: мы можем наблюдать, как одна фраза тянет за собой другую, звук — ассоциацию, слово — видение из прошлого; и неважно, кем в миру «служит» очередной герой — это условность; у него неизменны зоркость писателя, «соглядатайство» писателя, страсть писателя переводить все в слова: «На него находила поволока странной задумчивости, когда, бывало, доносились из пропасти берлинского двора звуки переимчивой шарманки, не ведающей, что ее песня жалобила томных пьяниц в русских кабаках. Музыка… Мартыну было жаль, что какой-то страж не пускает ему на язык звуков, живущих в слухе. Все же, когда, повисая на ветвях провансальских черешен, горланили молодые итальянцы-рабочие, Мартын — хрипло и бодро, и феноменально фальшиво — затягивал что-нибудь свое, и это был звук той поры, когда на крымских ночных пикниках баритон Зарянского, потопляемый хором, пел о чарочке, о семиструнной подруге, об иностранном-странном-странном офицере». Так ритмически-поэтически неписатель размышлять не станет.