Ютланд, брат Придона - Никитин Юрий Александрович

– Как же красиво…

– Что? – спросил он поверх ее головы.

– Закат… Не видишь, бестолочь?

Он хмыкнул.

– Так он почти всегда такой. Ну… хотя бы раз в неделю.

– Дикарь, – огрызнулась она. – Не ценишь красоту. А у меня все пять роскошных палат на первом этаже дворца. В какое окно ни посмотришь – цветущий сад, ухоженные дорожки, редкие птицы на ветках, красиво одетые придворные на прогулке…

– А-а-а, – сказал он насмешливо, – тогда смотри, разрешаю. Бить не буду. Не испорти только, закат в самом деле… ничо. И не трогай руками.

Она повертела головой, поймала взглядом стремительно приближающуюся рощу.

– Смотри, там красиво!

– Ага.

– Что ага? Можно там остановиться на ночлег.

Он сказал успокаивающе:

– К ночи успеем в город. Там гостиница, постель с периной.

Она фыркнула.

– Сейчас жарко, даже ночью нехолодно. А в гостинице всегда душно, даже с открытыми окнами. Или ты боишься ночевать в лесу?

Он подумал добросовестно, она терпеливо ждала, наконец он ответил нерешительно:

– Да вроде бы нет.

– Тогда чего? – потребовала она. – Боишься задницу наколоть на голой земле? Так у тебя одеяло.

Он снова подумал, Мелизенда затаила дыхание, наконец он буркнул с неудовольствием:

– Хорошо, заночуем в лесу. Мне что, даже лучше – не сворачивать с дороги.

– И мне, – сказала она. – Быстрее окажусь в Вантите!

Однако роща проскочила мимо, Мелизенда уже изготовилась напомнить, что у него что-то с памятью, как их конь свернул чуть, навстречу помчалось небольшое ухоженное село, все домики аккуратные, утопают в садах, улица замощена бревнами, поверх которых положены толстые доски.

Молодежь после окончания трудового дня уже собралась на околице, слышится игривый смех, шуточки, двое парней старательно и не очень умело дуют в самодельные дуды, а молоденькая девушка вышла в круг и запела чистым нежным голосом щемящую песнь о любви и верности.

Ютланд соскочил на землю и пошел в один из домов, а Мелизенда встрепенулась и вся вошла в тот дивный мир, что создала песня, где все иначе, где все искренне и чисто, без примеси лжи и лукавства, где люди любят и верят…

Песнь звучала и звучала, Мелизенда как наяву видела эту картину: прекрасная хрупкая принцесса Итания бежит босая за оскорбленным Придоном, раня нежные ступни о камни и орошая их алой кровью, а он пускает гоня в галоп, гордый, непреклонный…

Ютланд вышел с двумя ковригами свежего хлеба, Мелизенда ощутила аромат, а Ютланд сказал довольно:

– Сыра и молока я тоже взял, вот в мешке. Ты чего?

– Почему так? – спросила она со слезами в голосе. – Почему они не помирились?

– Кто?

– Ты совсем дурак? Поют про Итанию и Придона!

– Не знаю, – ответил он глухо.

– Они оба неправы, – заявила она. Ютланд сунул в седельный мешок хлеб и сыр с большим кувшином молока, повернулся к ней и увидел блестящие, как жемчужины, слезы и в глазах капризной принцессы. – Они не должны были так… А Итания… почему не побежала за ним до самой Арсы?

Ютланд поморщился.

– Умолкни. Ты бы побежала?

– Побежала, – заявила она твердо. – Я настойчивая. От меня не ушел бы тот, кого я изволила бы выбрать!.. Я бы отыскала его и на краю света и заставила бы взять меня в жены.

Ютланд поднялся в седло, конь тут же пошел через село дальше, Мелизенда тихонько всхлипнула.

Он сказал саркастически:

– Да? Но ты же сказала, что можешь выйти только за тцарского сына?

Она гордо вскинула мордочку.

– Да. Но я не дам навязать себе того из них, кто мне противен! Ты зря думаешь, что я тряпка.

– Этого я не думаю, – ответил он честно. – Ты сильная. Я считал тебя избалованной дурочкой, но ты…

– …не совсем дурочка?

– Не совсем, – согласился он. – И ты даже… красивая.

Он выдавил эти слова с усилием, словно признавался в чем-то стыдном, так артанину трудно признаться в слабости или промахе на охоте.

Она снова посмотрела на него свысока.

– Ах-ах, спасибо!.. Я не даже красивая, я очень красивая! Посмотри на меня лучше!

Он посмотрел и, сглотнув слюну, произнес тихо:

– Да. Ты очень красивая. Ты красивее всех, кого я видел.

– И кого увидишь, – закончила она победно.

Алац несся вольно и свободно. Мир струился сквозь них и оставался позади, а впереди медленно и торжественно выросла стена дубровника. Они влетели под сень плотных ветвей, грохот копыт стих, сменившись шуршанием листьев.

Хорт гавкнул и остановился на поляне возле могучего клена с неимоверно толстым стволом и потрескавшейся корой так глубоко, что они уже и не трещины, а ущелья.

Ютланд придержал коня, огляделся.

– Неплохое место, – заметил он. – Сухо, чисто, много сучьев…

– Собачка умеет выбирать места лучше тебя? – спросила Мелизенда. – Хотя чего это я удивилась…

Ютланд спрыгнул на землю и протянул к ней руки.

– А еще она ласковая, – добавил он, – и ни разу меня не укусила.

– Значит, – сказала она обвиняющее, – ты ее бьешь!

И упала в его руки, он подхватил, придержал и настолько нежно и бережно поставил на землю, словно у нее там не ноги, а какие-то тонкие хрупкие лапки, как у дохлого кузнечика.

– Значит, – сказал он задумчиво, – бить все-таки надо?

– Нет! – вскрикнула она. – Дикарь, ты все не так понимаешь!

– А как надо?

– Я тебе потом расскажу, – пообещала она.

Он кивнул.

– Хорошо, побудь здесь и никуда не смей, существо. Я сперва соберу хворост.

– Я могу…

– Нет, – оборвал он.

Она запнулась, наконец-то сообразив, что он идет не ради хвороста, которой тоже соберет заодно, а проверяет, нет ли вблизи хищных зверюк, как будто они только и думают, как бы напасть, такой наивный, но как приятно, что о ней заботятся искренне, не выставляя это напоказ, как в ее дворце.

Вернулся он сравнительно быстро, на скуле царапина, да еще дыхание сбилось, но высыпал гору сучьев и сказал уже почти ровным голосом:

– Да, теперь можешь…

Когда она отдалилась за ближайшие кусты, ей показалось, что трава сильно примята, пара веток сломаны. На земле некие мелкие зеленоватые пятна, в другое бы время не обратила внимания, но сейчас, любопытствуя и чувствуя странную защищенность, на цыпочках прошла по едва приметным следам, там небольшой овраг, густой заросший высоким бурьяном…

Трава примята, а в тех кустах лежат друг на друге тела трех закованных в прочные костяные щитки чудищ. Все крупнее человека, толстые, с виду ужасные и несокрушимые, но их панцири жестоко разбиты, расколоты, через щели все еще сочится зеленоватая жижа, головы как будто попали под молоты дюжих молотобойцев: расплюснуты, смещены…

К костру она вернулась тихая, присмиревшая, свалила небольшую горку сучьев.