Пять имен. Часть 2 - Фрай Макс

За день до похорон к церемониймейстеру дома Медичи, мессеру Бартолину, пришел некий отрок, который сказал, что звонарь кампаниллы Санта-Репарата захворал и попросил его звонить в колокол во время заупокойной мессы.

Мессер Бартоло спросил:

— Уверен ли ты в своих силах, ведь ты почти ребенок! Львиный колокол очень тяжел, а твои руки тонки, как у девушки.

Отрок ответил так:

— Для меня великая честь оповестить весь город о смерти Медичи. Ради этого я готов на многое.

— Будь по-твоему, но берегись, если оплошаешь. — предупредил мессер Бартоло и, скрепя сердце, приказал выдать отроку облачение, которым, обыкновенно, Республика дарует своим звонарям — далматика с гербом на груди — колокол над красной лилией, острым Флорентийским ирисом, друзья Республики еще именуют его "лилия с мечом", а враги "il maledetto fiore" — проклятым цветком. Конечно же сер Бартолин сетовал про себя на неурочную болезнь старого звонаря и не доверял слабосильному отроку — но времени искать замену не было.

В назначенный день вся Флоренция, рыдая, шла за гробом мессера Джованни, плакальщицы-вопилицы рвали на себе волосы и захлебывались протяжным воем, и даже противники медецейского дома обнажали головы, признав усопшего мессера да Биччи великим мужем.

Хладная пасть саркофага готова была поглотить свою обычную тленную добычу.

Но пока еще на закрытое платом шафранно-желтое лицо мертвеца отвесно падали солнечные лучи.

И тяжело заговорили по всем четырем концам света все колокола Флоренции — голос главного из них — Львиного Колокола первенствовал в благовесте, как кантор-в хоре.

Мессер Козимо плакал вместе со всеми, внимая голосу родового колокола Медичи, колокола дель Леоне, звонившего скорбно, согласно погребальному канону.

Неугомонный мессер Лоренцо, стоявший у гроба, шепнул брату на ухо:

— Смерть правителя, все равно, что смерть свиньи под крестьянским ножом — все радуются, и каждый мечтает унести домой кусок.

Мессер Козимо так разгневался на суесловие брата, что едва не убил его в церкви.

Заупокойная месса уже подходила к концу, как вдруг свершилось ужасное святотатство.

Колокол дель Леоне сбился, смолкли было и пораженные священники и прихожане, вторившие возгласам, когда услышали радостный праздничный благовест, словно Львиный зев колокола приветствовал триумф победителя или свадебную процессию.

Мессер Козимо, как был — в траурном одеянии, с мечом в руках выбежал на площадь перед Собором, дрожа от ярости — и увидел в арках колокольни против солнца образ кощунственного звонаря — раскинув широкие рукава далматики стоял он под качающейся балкой и волосы его казались подожженными — стрижи пригоршнями носились над его головой.

Люди смешались, вооруженные граждане, под предводительством мессера Козимо Медичи бросились на кампаниллу, чтобы растерзать дерзкого и сбросить его тело с высот на гладкие камни перед папертью, но никого там не нашли, словно преступник улетел по воздуху.

После того, как ошибку загладили, церемониймейстер мессер Бартоло и сам мессер Козимо отправились в дом старого звонаря, где нашли его жену в слезах — вот уже третий день она не могла добудиться мужа, которого собутыльник опоил дремотным зельем.

Когда звонарь пришел в себя, он не помнил того, кто сыграл с ним столь злую шутку. Выслушав рассказ мессера Бартолина о неизвестном отроке, мессер Козимо задумался и тяжело молвил:

— Так во Флоренцию пришла ненависть.

Новелла 9. О существе, называемом "монакьелло"

Монна Ромолетта, жена сера Пеппе, портного из прихода Джоголи, близ Флоренции, была нанята отцом, тогда еще малолетнего сына аптекаря Гуалтьеро Рота, как кормилица и нянька.

Будучи добросердечной и трудолюбивой, она неустанно заботилась о вверенном ей младенце, когда же Гуалтьеро достиг вразумительного возраста, монна Ромолетта заменила ему покойную мать, через нее Гуалтьеро постигал чудеса и законы окрестного мира, основы Христовой веры.

Она, в отличие от других наемных нянек, никогда не отказывалась отвечать на нелепые вопросы, из тех, которые дети задают во множестве.

Если Гуалтьеро хворал или был печален, монна Ромолетта мастерила для его забавы поучительные и красивые безделушки, но более всего он любил ее рассказы о вещах необычайных и диковинных.