Ютланд, брат Придона - Никитин Юрий Александрович

Он спросил жадно:

– О чем ты?

Она сказала совсем тихо:

– Меня послали. Я должна была… Но когда я увидела тебя, черного зверя…

Он увидел в ее огромных прекрасных глазах страх и отвращение. Она старалась вообще не смотреть на него, он ощутил, насколько же он ей страшен и неприятен.

– А кто из нас не зверь? – пробормотал он. – Ладно, я все понял. Ты передумала.

Она шепнула:

– Верно.

Он кивнул.

– Ничего. Я вообще-то и не нуждаюсь ни в каких подарках. А шансы нахожу сам. Даже там, где их нет… Тебе что-нибудь еще? А то мне пора возвращаться. Та малышка может испугаться, если меня долго не будет.

Она слабо улыбнулась.

– Мне… ничего не нужно. Силы ко мне возвращаются, я скоро… стану недостижима для любых жутких тварей. Я должна была передать тебе вот это…

Ютланд молча смотрел, как она выудила еще слабой рукой из складок одежды тусклое колечко.

– Возьми, – сказала она.

Он хмуро посмотрел на странный дар, даже на ее узкой бледной ладошке выглядит крохотным и жалким.

– Ты же не хотела отдавать, – сказал он, – вот и не отдавай.

Она покачала головой.

– Ты меня… спас.

Он поднялся, отряхнул ладони, лицо стало холодным.

– Я помог тебе малость… не в ожидании платы.

– А зачем?

Он пожал плечами.

– Да так… по дурости. Мне тут одна часто говорит, что я дурак. Мне кажется, она права. В общем, набирайся сил побыстрее и улетай, пока не заклевали.

Он отступил и уже повернулся уходить, как она сказала крепнущим голосом:

– Стой! Пусть мое отношение не влияет… Меня послали передать, это важнее. Уважай решение старших, пусть и не твоего племени! Ты горд, этим вы отличаетесь и от темных, и от светлых. Возьми это кольцо, оно из того времени, когда не было людей вовсе…

Он обернулся, буркнул:

– И что? Я должен всем хвастаться, что такое древнее?

– Это кольцо тебе пригодится, – ответила она.

– Как?

– Не знаю, – ответила она. – Наши мудрецы сказали, поймешь.

Он нехотя под ее настойчивым взглядом надел кольцо на мизинец, да и то с трудом, мелковатые были в прошлом дивы, хоть темные, хоть светлые.

– Наверное, надо сказать спасибо?

– Не стоит, – ответила она. – Я лично никогда бы не передала его тебе. Ты весь черный внутри, твоя душа ужасает, столько в ней адского огня…

Он сказал резко:

– Ерунда. Я долго думал над тем, что мне рассказывали старшие о белых дивах и черных или о добрых и злых. Мне кажется, все верно насчет того, что раньше весь мир принадлежал вам, дивам. Белым и черным. Но мой отец Осенний Ветер не был первым, кто утащил одну из вашего племени! Гораздо раньше это сделал какой-то темный див. Вот от них и пошли люди. В каждом человеке есть светлая сторона и темная!.. Но вы же не объявляете людям из-за этого войну?

Она покачала головой.

– Никто не знает, откуда появились люди. Но мы предпочитаем верить, что люди чисты, только бедность и жизнь в дикости ожесточает их…

Он поморщился.

– Ну да, тогда бы богатые не воевали!

Мелизенда охнула, увидев на плече возвращающегося Ютланда карликового оленя с его удивительно изящными рогами, где так много ценимых всеми отростков. Колечко на пальце пастуха, конечно же, не заметила, занятая своим одеялом, что предательски расползалось, напоминая, что оно все-таки не совсем платье.

– Быстро ты, – сказала она. – И без хорта!

– Да? – переспросил он. – Просто ты не видела, как он отлучался. Это он и поймал, а потом к тебе вернулся. Есть будешь?

– Сырое? – спросила она. – Ах, как изящно ты обозвал меня зверюкой!

– Я? – удивился он. – Никогда бы не стал тебя обижать ни с того ни с сего. Думал просто, вдруг станешь есть…

Он бросил тушу под дерево и тут же забыл о ней. На обратной дороге подстрелил только для того, что объяснить свое долгое отсутствие, но принцесса то ли не пугнулась, то ли сделала вид, что ничего не боится, что хорошо. Человек, который может прикинуться храбрым, уже храбрее того, кто дрожит и плачет.

– И что там было? – спросила она.

– А ничего, – ответил он. – Показалось.

– Пугливый ты, – заметила она. – Ладно-ладно, осторожный!.. Не за себя опасаешься, а за меня, правда же?

Он ответил нехотя:

– Ну да.

Она восхитилась:

– Надо же! Брешет, и даже глазом не моргнул. Так я тебе и поверила!

Он поморщился, взглянул на костер, что стал намного ярче, насыщеннее, так бывает только с наступлением вечера, когда солнечный свет уходит за горизонт.

– Спи, – сказал он, – утром купим тебе платье.

Она осталась сидеть, кутаясь в одеяло, нельзя подчиняться мужчине сразу же, совсем на голову сядут и начнут помыкать, а он лег на спину и, раскинув руки, смотрел на плотный потолок из веток и листьев, где с той стороны скоро появятся крупные и мелкие звезды.

Мелизенда, выждав положенное этикетом время, тихонько опустилась в шаге от него и положила голову на его откинутую ладонь. Некоторое время так лежали молча, впервые не ссорясь и не желая ссориться, наконец она повернула голову в его сторону, теперь на его ладони не затылок, а ее щека. От нее странное тепло, что и не совсем тепло, хотя все-таки тепло…

Она притихла, отдаваясь непонятному чувству, никогда такого не ощущала, нечто удивительное, зародившееся в недрах ее тела и постепенно странной сладостной волной перетекающее в сердце.

– Где твой дом? – шепнула она. – Почему ты едешь один… только с конем и хортом?

Он молчал долго, а когда ответил, ей показалось, что в его старательно бесстрастном голосе звучат чуть ли не слезы:

– Потому что я как-то сразу… вот так вдруг… стал сиротой! У меня были отец и мать, красавица сестра, могучие старшие братья… и вот я один, как былинка в сухой степи…

Ее сердце сжалось от горячего сочувствия, она словно сама ощутила его боль, прошептала:

– Война многих оставляет сиротами…

– То они, – ответил он тихо. – А то… я же не думал, что вот так вдруг окажусь один в мире?

– У меня живы родители, – произнесла она, – дяди и тети, даже дедушка с бабушкой… но я все равно одна! У тебя хоть конь и хорт, что уж точно тебя любят!

– Я их тоже, – сказал он тихо. – Это все, что у меня есть.

Она вздрогнула, поежилась и придвинулась ближе, переместив голову с ладони на середину руки. Щека опустилась на локтевой сгиб, она чувствует щекой бегущую по двум толстым жилам горячую кровь, и та становится все теплее, а пульс там стучит все чаще.

Некоторое время прислушивалась к странному ощущению покоя, некое непонятное и сладко тревожное чувство, что еще никогда ее не посещало. Ютланд тоже не шевелится, лицо отрешенное, словно вслушивается в далекую и чудесную музыку, которая звучит только для его ушей.