Ричард Длинные Руки – маркграф - Орловский Гай Юлий

Нет, надо поступать, как великий Кортес, ныне оплевываемый всякой мелкой мразью…

Я вздрогнул, как молния во тьме мелькнула ослепляющая в неожиданности мысль. Да, Кортес уничтожил великие империи кровожаднейших дикарей с их чудовищными ритуалами, но… уничтожил ли он в том значении, как понимают в «моем срединном»?

Все эти бесчисленные инки, майя и ацтеки составляют нынешнее население Боливии, Парагвая и прочих-прочих стран Латинской Америки!

Когда Амру ибн аль Ас с восьмитысячным отрядом вторгся во многомиллионный Египет и наголову разгромил войска этого народа хапи, истребил ли он их? Да, если в прошлом значении, так как тогда каждый человек был неразрывно связан с государством, с вождем, с религией, но для меня важнее, что на самом деле Амру всего лишь сменил Египту имя и религию, а сами египтяне оставили в прошлом свой язык, самоназвание и отвратительную религию, обожествляющую змей, крокодилов и кошек. Приняв ислам, кто добровольно, а кто под угрозой истребления – все стали арабами.

Другой арабский полководец Серджабиль вторгся в Сирию с четырьмя тысячами мусульман, и многомиллионная Сирия приняла арабский язык, ислам, и люди стали… арабами!

То есть арабы не истребили местное население. Они его сделали иным: навязали более высокую религию, а заодно и язык, а также сменили им самоназвание. Вот в этом и есть весь секрет мудрости…

Разозленный противоречивыми чувствами, я несся над белым заснеженным полем облаков, а когда спохватился и резко пошел вниз сквозь их толщу, внизу уже знакомые места, а вон и светло-розовое пятнышко, означающее Геннегау.

Инстинкт, подсказал внутренний голос. Как у пернатых, что находят дорогу. И даже дает команду на посадку. Ну, не совсем команду, но все же деликатно подсказывает…

Я пошел вниз, как падающая бомба, стремясь как можно быстрее выйти из зоны видимости. Сейчас день, в небе слепящее солнце, вдруг кто-то задерет голову, я начал сбрасывать скорость, когда площадка башни выросла опасно близко, в плечах стало горячо, мышцы стонут, я стиснул челюсти и терпел, чувствуя, как рвутся мелкие мышцы, что значит – нарастут вдвое толще, таков закон их роста.

Лапы ударились о каменный пол, я упал, перекатился на бок, как парашютист, сразу же сосредоточился на кодовом слове. По телу пробежала злая дрожь, хрустнули суставы, а сухожилия болезненно натянулись, но мои когтистые крылья быстро превратились в человеческие руки.

Ноги слегка подрагивали, я поднялся, перевел дыхание и, только подтянув ремень перевязи, начал спускаться вниз, как услышал звон металла.

Я поспешил вниз, на полдороге увидел бодро бегущего вверх по ступеням рослого стражника. В руке покачивается обнаженный меч, щит на локте другой, доспехи прилажены так хорошо, что не скрипят и не лязгают.

Увидев меня, оторопел.

– Ваша светлость!.. – крикнул он прерывающимся голосом. – Там вроде бы наверху что-то село!

– Правда? – спросил я.

– Клянусь! – выпалил он. – Черное, страшное!

– Уже улетело, – ответил я автоматически, затем спросил строго: – А что случилось?

Он сказал ошалело:

– Да как же… Надо же бдить!.. Я заметил и сразу кинулся… а вдруг там что всерьез… Может, почудилось, а может, и зверь какой… Вроде крупное!

– Это не зверь, – ответил я терпеливо. – Это почтовый голубь прилетал.

Он выпучил глаза.

– Почтовый… голубь?

– Ну да, – объяснил я. – А что?

– Ваша светлость, – взмолился он, – какой же это почтовый да еще голубь? Голуби разве такие?

Я сказал строго:

– Ты во всех странах бывал? Ишь, орнитолог дипломированный!.. Порода такая, понял? А то и вовсе вид. Что мохнатый, так это для морозоустойчивости. Этот голубь сизокрылый и мохнаторылый даже на Дальний Север летает, где медведи по улицам туды-сюды, туды-сюды… Почтой передают не только писульки мелкие, чтоб ты знал, но и бандероли с полезным грузом, посылки и даже контейнеры. И голубей выводят разной породы и разной грузоподъемности… Словом, ты молодец, что заметил и бросился охранять и бдить, за это тебе моя майордомья благодарность, а также поручение…

Он вытянулся, ответил бодро:

– Все выполню!

– Охраняй вход на эту башню, – сказал я строго, – не здесь, балда. Там внизу. Это секретное место для приема секретных и очень тайных агентов. Принимаю лично я! Что значит, высшая степень секретности. А тебе, значит, доверены высшие государственные ценности. Понял?

Он вытянулся, гаркнул:

– Премного благодарен!

– Молодец, – сказал я. – Это все потому, что все по бабам смотрят, а ты посмотрел на небо. Небо – это вот оно, понял? Да не на палец смотри, а куда показываю!

Он пробормотал со смущенной гордостью:

– Да, ваша светлость, другие на небо не смотрят, они уже как-то видели. А я смотрел и думал: правда ли, что от неба, как говорит наш священник, все места на земле одинаково далеко? Как это может быть, если я на башне, а священник у подножья?

– Наверное, – предположил я, – небесная твердь тоже с выпуклостями и впуклостями. Над пропастью впуклость, над нашей башней – выпуклость… Подробности – у попов. Я знаю, как сказал Экклезиаст, что всему свое время, и время всякой вещи под небом. Когда голубь прилетает, так и должно быть!.. Словом, ты отныне не рядовой, а сержант! С повышением жалованья, пером на шлем и добавочной бляхой на поясе.

Он вытянулся, обалдевший от счастья, повезло так повезло, а я милостиво похлопал по плечу, пошел по ступенькам вниз уже важно и майордомно.

Из серого камня стены выплыло призрачное облачко, мясистая морда расплылась в широкой улыбке.

– Интересный вы человек, сэр Ричард, – сказал Логирд, – когда не правитель. Слушаю и получаю такое удовольствие… Как полет?

– Хорош, – ответил я. – Видел каких-то птиц в небе, странно.

Я спускался по крутой лестнице, Логирд плыл рядом, иногда промахиваясь и влезая в камень до половины, а когда и целиком.

– Почему? – спросил он живо.

– А что им там делать ночью? – спросил я. – Птицы зверьками питаются. А если и птицами, то дневными тоже. А эти на такой высоте… и такие громадные. Честно говоря, я струхнул подниматься.

– А смогли бы?

По лицу призрака еще труднее определить, что он хотел узнать на самом деле, даже голос одинаково тихий, громче не умеет, я ответил все-таки осторожно:

– Если ты о разреженной атмосфере… то до нее еще далеко. Птицы все-таки в достаточно плотных слоях.

Он спросил быстро:

– Разреженных?

Мы вышли в зал, часовые бодро салютовали, я отечески кивал, лицо строгое, пусть понимают, что не по бабам ходил, а об Отечестве думаю, вот даже ночами все о нем, родимом, как сделать так, чтобы простому народу жилось еще веселее, еще беззаботнее, еще какие-нить ему шоу и состязания, это же моя главная задача и цель жизни – сделать им жизнь еще лучше, ага, щас, мечтайте…