Изгнанница Ойкумены - Олди Генри Лайон

Прах каждого был вмонтирован в «сердце» соответствующей фигуры.

Пять лет назад, проводя отпуск на Джеоне, дипломат Зоммерфельд, желая посетить знаменитый высокогорный храм Ма-А’рих, не захотел ждать до утра, когда группу туристов обещали доставить в храм аэробусом. Вылетев частным порядком, на ночь глядя, он не совладал с управлением «стрекозы» и разбился на подлете к гостевым террасам храма. Вместе с ним в кабине находился Артур, единственный ребенок Зоммерфельда, и доктор ван Фрассен со своей ручной химерой. После падения с шестикилометровой высоты никто не выжил. Останки несчастных, помещенные в спецкапсулы, курьерская служба доставила на Ларгитас, где тела подверглись экспертизе, а потом, после удостоверения личности и заключения о смерти – кремации. Бреслау лично проследил за выращиванием четырех клонов, включая химеру, единственной задачей которых было – удовлетворить экспертов, после чего сгореть в огне. Легенду он тоже разработал сам: отпуск, храм, «стрекоза». Птица ударилась в лобовое стекло; Зоммерфельд – как обычно, под хмельком – испугался, развернул хрупкую машину боком к ветру, врезался о скалу… Простенько и со вкусом. Тогда у Бреслау было много свободного времени. Отстраненный от руководства Шадруванским экспериментом, формально – старший консультант, а на деле – козел отпущения, он рад был заняться чем угодно, лишь бы не выпасть из обоймы. Доктор ван Фрассен, помнится, дала ему прозвище – Тиран; коллеги за глаза начали звать его Могильщиком.

Он знал и не обижался.

Единственное, чего он в те дни не знал – Саркофаг. Значения этого старинного слова – сарко-фаг, «Пожиратель мяса» – Бреслау не знал тоже.

Дождь ослабел. Люди, стоявшие вокруг обелиска, молчали. Это была их собственная традиция: стоять и молчать. Наверное, думал Бреслау, это потому, что доктор ван Фрассен – телепатка. Она не нуждалась в словах. Вот и эти делают вид, будто не нуждаются. Своим молчанием они говорят городу и миру, и всей Ойкумене…

Что?

Он не знал – что. Зато он знал каждого, кто пришел. Адмирал Теодор ван Фрассен. Королева ноотехники Анна-Мария ван Фрассен. Фердинанд Гюйс, директор интерната «Лебедь». Супруги Рюйсдал, Линда и Фома. Интернатский врач Клайзенау. Герцог Оливейра-ла-Майор, уроженец Террафимы – два года назад он эмигрировал на Ларгитас в связи с какими-то династическими конфликтами. Вид на жительство герцог получил быстрей обычного. Юсико Танидзаки, уроженка Сякко; пси-хирург. Семья Сандерсонов с сыном Гюнтером – ему доктор ван Фрассен успешно купировала первую инициацию. Дряхлый маркиз Трессау; рядом – дылда Уве…

Со стороны Зоммерфельдов не было никого, даже родителей Николаса. Не было и Фридриха Рейнеке, двоюродного деда Регины – старик умер прошлой зимой.

Это не они, думал Бреслау. Это она. Если надо составить чью-то биографию – возьми окружение человека. Не ошибешься. Человека брать не обязательно; пусть гуляет. Окружения хватит с избытком… Я – тоже часть ее жизни. Почему я всякий раз нервничаю? Не люблю кладбищ. Еще этот ноктюрн – бас с трубой, сухой и шершавой, как наждак…

Когда, все так же молча, собравшиеся начали расходиться, он задержался у обелиска – один. Гранитные люди смеялись, словно знали что-то, неизвестное Бреслау. Коза, и та глядела с насмешкой. Или это ему чудилось? Закрывая ставший ненужным зонт, Бреслау вспомнил, как прожил месяц после злополучной бомбардировки Шадрувана – боясь, что сойдет с ума. Нет, не из-за карьеры, обвалившейся в одночасье. И не из-за мук совести. Есть служба, где совесть – солдат, исполняющий приказ. Ощущение провала, бесповоротного и катастрофического – вот что забирало все силы. Снотворное не помогало; бренди казался дистиллированной водой. А потом на связь вышел адмирал Шармаль. До той минуты Бреслау не знал, что в природе существуют взбешенные гематры. Шармаль, до сих пор болтающийся на орбите Шадрувана, метал громы и молнии. Угрожал карами земными и небесными; чуть ли не войной. Тайное оружие Ларгитаса, кричал он. Все энергеты Ойкумены, плечом к плечу, кричал он. И не надейтесь, кричал он.

Прекрати орать, сказал Ян Бреслау. Отбомбился, сволочь?

Да, согласился Аарон Шармаль.

Ну и что тебе еще надо?

Шармаль сказал, что ему надо. Потому что бомбы – да, взорвались. Факт, не вызывающий сомнений. Но взорвались они не в кратере «цирка», а в стратосфере, высоко над землей; на поверхности купола, образовавшегося в считанные секунды. «Каким образом?» – спросил Бреслау. «Вот я и спрашиваю: каким?» – откликнулся адмирал. Скорлупа закрылась; «яйцо» Шадрувана, которое еще никто не догадался назвать Саркофагом, замкнулось в себе, отрезав доступ извне.