Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович

Толпа одобрительно и понимающе загудела. Даже по теории вероятности успех мне обеспечен: стаканов три, дважды я проиграл, в третий раз должен угадать точно.

Цыган улыбнулся, принял деньги. Стаканы под его виртуозными пальцами возобновили лихой танец, кружась и моментально меняясь местами. Я начал дышать ровнее, глаза вовсе оторвал от мелькающих пальцев, прошелся взглядом по человеческим лицам, никто не заметит моего странного поведения, все неотрывно смотрят на шуршащие стаканы.

Воздух, несмотря на легкий ветерок, чувствует жар человеческих тел, аромат близкой добычи, как ее, вероятно, чует орел-стервятник с немыслимой высоты…

Едва стаканы остановились, я сказал небрежно:

– В левом!.. Нет, который ко мне ближе.

Он изогнул губы в улыбке:

– Уверены?

– Не очень, но что делать…

Его пальцы осторожно приподняли стакан, словно оттуда должна выскочить большая прыткая мышь, в толпе разом охнули. Ярко-красная горошина блестела, как драгоценный рубин!

Вавилов ликующе вопил и тыкал мне в плечо кулаком. Наперсточник с самым кислым видом протянул четыре бумажки. В черных, как смоль, глазах была насмешка:

– Вы наконец-то поймали мой алгоритм. Но теперь, как я полагаю, дальше не рискнете?

Я понимал, что благоразумнее ответить «да» и пусть считают трусом и чересчур благоразумным. Но я не считал себя ни трусом, ни чересчурным, к тому же угадать мог и просто случайно, все-таки один раз из трех, а стаканов всего три, и, чувствуя на себе взгляды не меньше, чем трех десятков человек, ответил мирно:

– Почему? Как говорит Петька, если уж пошла карта…

Только Вавилов понял намек, взглянул странно и с каким-то испугом, а наперсточник поинтересовался:

– Какая ставка? Минимальная?

Насмешка в его глазах была откровенная, ведь два раза кряду удача не приходит, и я ответил как можно сдержаннее, хотя внутри была буря:

– Зачем? Только разыгрались. Лучше двойная… Нет, не от минимальной, а от последней.

В толпе заговорили, зашумели. Мне показалось, что круто загорелая кожа уверенного в себе парня слегка посерела. Похоже, он даже отшатнулся:

– Но это же в четыре раза!

Я улыбнулся как можно очаровательнее:

– Почему нет?

– Ого! Вы смелый человек.

Вавилов сказал рядом с гордостью знакомого с таким человеком:

– Он не только смелый. Он вообще ого-го.

Я протянул четыре сторублевки, все, что у меня было. Наперсточник взял, как мне показалось, с некоторой неохотой, хотя это мог быть и хорошо отрепетированный прием. В толпе переговаривались, я чувствовал одобрительные взгляды. Игра в наперсток – это всего лишь измельчавшие гладиаторские бои. Но если не льется кровь ручьем, то можно сопереживать и за такую малость.

– Начинаем, – предупредил наперточник. – Следите внимательно.

– Слежу, – пообещал я.

Вавилов с готовностью хохотнул:

– Уж теперь-то проследит, не сомневайтесь!

Из толпы ответили дробным смешком, а парень задвигал стаканами сперва медленно, просто по кругу, затем пошел чаще, замысловатыми кривыми, моментально переводил пальцы с одного на другой, все время приговаривал, чтобы следили внимательно, ничего не упустили…

– Есть, – сказал он внезапно.

Стаканы замерли. Когда он поднял руки, глаза каждого, как боевые лазеры, едва не прожигали дырки в непрозрачных стенках. Мне показалось, что на этот раз он даже меньше двигал стаканы. Или чтобы не сказали, что слишком усложняет задачу, или что-то другое…

Я, не давая себе задуматься, ткнул пальцем в ближайший ко мне стакан:

– Здесь!

Он взглянул вопросительно:

– Уверены?

– Там, – сказал я твердо, хотя на самом деле никакой твердости не ощущал, – не передумаю, не откажусь, не заявлю, что указывал на самом деле на соседний.

Цыган молча поднял стакан. Меня обдало холодным ветерком, рядом шумно вздохнул Вавилов, а в толпе послышался вздох разочарования.

Красная горошина снова оказалась под соседним стаканом. Вавилов проговорил разочарованно:

– Видать, сегодня не твой день.

Из толпы сказали сочувствующе:

– Ничего, мужик! В играх не везет, зато повезет с бабами.

– Грудь в кустах, голова…

Восточный парень с цыганскими глазами уже призывал народ попробовать выиграть на халяву, надо только поставить совсем малую денежку, на меня не смотрел. Я повернулся к Вавилову:

– Сколько у тебя?

– Хочешь отыграться? – испугался тот.

– Не только, – ответил я мстительно. – Не только!

Он порылся в карманах, суетливо пощупал сзади, на озабоченном лице проступило облегчение:

– Фу-у, чуть не потерял! От Верки тут загашник. Но здесь последняя сотня. А если продуешь?

– Не продую, – пообещал я.

– Ну а если? Вдруг да в самом деле не твой день?.. На войны твой, а на эти наперстки… Тогда как?

– Завтра на работе отдам, – пообещал я. – А то сегодня зайдем ко мне. У меня пара сотен на черный день отложена. Правда! Отложил и забыл. В коробке из-под печенья. Но думаю, до этого не дойдет.

Он подумал, сказал озабоченно:

– Лучше сегодня. Если я приду без денег, Верка меня сожрет.

– Ты ж сказал, что это твой загашник!

– Так-то оно так, но… мне чуется, что она про него знает.

Расставался он с последней сотней очень неохотно. Я передал ее наперсточнику, объяснил:

– Начнем снова по минимальной.

Чувствовал свою жалкую, даже заискивающую улыбку терпящего поражение, но не желающего признавать это, иначе останется только вешаться.

Цыган сказал бодро:

– Желание клиента – закон. Что скажете, то и будет. Как скажете – тоже.

Он сунул деньги в раздутую, как бока стельной коровы, сумку, другой рукой подбросил красную горошину, подставил стакан. Все мы услышали звонкий стук. Не переставая легко улыбаться, он ловко перевернул стакан прямо на асфальт, не дав выпасть горошине.

– В крайнем, – заговорили в толпе, – вот в этом!.. Запоминайте, ребята.

Он начал медленно двигать стаканы, все убыстряя темп. Десятки пар глаз следили за ними неотрывно, а я сразу постарался оторвать взгляд, отстраниться. Грудь моя дважды поднялась высоко, я глотнул свежего воздуха, очищая голову и кровь. В ушах легонько зазвенело, затем стихло.

– Высчитывай, – услышал я рядом свистящий шепот Вавилова, – высчитывай… так, как просчитал войну в заливе!

Войны не было, хотел я ответить, но это отразилось где-то в уголочке мозга, а сам я тупо смотрел на мелькающие пальцы, вслушивался в себя и вчувствовался, все три стаканчика одинаковы, в каком из них горошинка… ума не приложу, молчали как пять чувств, так и то таинственное шестое, что предупредило об извержении вулкана…