Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович

Селедку запил пивом, голова не прояснилась, напротив – потяжелела, но наступило странное тупое спокойствие. Некоторое время просто сидел перед телевизором: на душе, как и в желудке, странное успокоение.

На светящемся экране сменялись цветные картинки, мельтешили. Наконец начал вычленять звуки, понимать смысл. Передача из какого-то супердворца, где ярко и богато одетые люди, все в сверкающих кристаллах на шее, в ушах и на пальцах, заполнили зал, а еще более яркие на безумно освещенной сцене что-то выкрикивают, на что весь зал хлопает в ладони и взрывается криками.

– Туземцы, – пробормотал я. – Ну почему, почему меня забросили именно сюда?

Судя по моей записной книжке, живу более чем уединенно. Телефонных номеров дюжины две, из них половина – женские. С комментариями о степени податливости, слабостях, капризах. Страничка с интернетовскими адресами, реакция на переустановки нафигаторов, когда все летит на фиг. Но сейчас Интернет ни к чему.

Поколебавшись, позвонил Валентину. Однокурсник, звезда, его уже всерьез называют по отчеству, в то время как меня с остальными – только из вежливости, да и то совсем изредка. На том конце долго не отвечали, я не удивился, меня тоже не всегда застанешь у телефона в готовности снять трубку. Выждал семь гудков, перезвонил следующему. А потом еще следующему.

На месте оказался только пятый по списку, Петр Криченко. Взял он трубку удивительно быстро, словно сам уже опускал ладонь на трубку, намереваясь звонить:

– Алло?

Голос его не изменился, хотя я вспомнил с некоторой неловкостью, что не виделся с ним уже лет пять, а по телефону последний раз говорил почти год назад. Суховатый, подтянутый, если такое можно сказать о голосе, как и сам Петр, в недавнем прошлом военный летчик-испытатель, уже на пенсии, у них там год за три, если не за пять, и когда ГАИ останавливает его за превышение скорости, чуть ли не вбивают в наручники за предъявление пенсионного удостоверения: какой пенсионер в тридцать пять лет?

– Привет, Петя, – сказал я. – Извини, что поздно. Но ты ж вроде сова? Ты никогда раньше часа ночи не ложился, а сейчас еще только… А, черт, уже в самом деле час. В самом деле не спишь? Давненько не слышал, как ты дачу обихаживаешь. Уже хотя бы вскопал участок?

На том конце послышался короткий смешок:

– Собираюсь. Уже и магазин присмотрел, где как-нибудь при случае куплю лопату. Хороший магазин. Реклама по всем телеканалам. Они еще водкой и дубленками торгуют. Сам понимаешь, лопаты из такого магазина сами участок перекопают.

– Давно мы не встречались, – согласился я. – Знаешь, только что звонил Валентину.

Из трубки донесся легкий шорох, затем Петр легонько кашлянул, голос его был неуверенный, словно сам не был уверен, можно ли такое говорить вслух:

– Ты ему звонил?

– Да.

– Ну и…

– Не ответил.

После паузы Петр ответил с тем же неловким смешком:

– Жаль. Интересно бы узнать, как там.

Я насторожился.

– Где?

– Там, – повторил он. – Там… Куда все уходят. Ты, похоже, не знаешь, но Валентин уже никому ничего не скажет. По крайней мере, по телефону. Он мертв.

Я ахнул:

– Но как же… Он же так берегся! Он не то что самолетом, он в такси не садился! Или что-то изменилось?

В голосе Петра чувствовалась такая горечь, что у меня во рту появилась вязкая слюна, словно я сам наглотался полыни.

– Да нет. Напротив, он все чаще говорил о сверхценности жизни. И сам так жил. Шел по тротуару, к тому же – по своей привычке! – подальше от бордюра. Чтобы, мол, террористы не захватили. Под самой стеночкой пробирался. А тут вдруг на проезжей части какой-то автомобиль потерял управление. Прямо из третьего ряда пошел наискось к тротуару, никого не задел, перескочил бордюр, и… словом, как Валентин шел под стенкой, так его по ней и протащило. Чудо, что еще жил, пока везли до больницы. Все-таки йога что-то дает… Врачи головами качали! Говорят, другой бы на его месте помер сразу. А этот все что-то пытался сказать.

Трубка в моих пальцах стала тяжелее чугунной тумбы. Что-то более страшное и опасное почудилось в словах Петра, чем просто сообщение о смерти бывшего однокурсника.

– Как он умер?

– Уже в больнице. Пока везли через весь город, еще жил, хотя его кишки лежали рядом. И когда поднимали в лифте в операционную. А потом как-то все сразу. Умер, будто свет выключили.

В его голосе послышалось что-то недосказанное. Я спросил хрипло:

– А кто его так?

– Не поверишь! Самое нелепое, за рулем был сыроед. Ну, из тех, кто не ест мяса, как вегетарианцы, ни молока, ни сыра, ничего жареного, печеного или вареного… Словом, только натуральное, сырое, как наши древние предки, к тому же без мяса, рыбы… только травки! Наверное, от такой замечательной пищи с ним что-то и стряслось. То ли с сердцем, то ли в глазах потемнело.

– Он так и говорит?

Голос Петра стал тише, в нем слышалось глубокое презрение:

– Да всякое лепечет. Верить ли? Что-то такое мелкое, трусливенькое. Клянется, что ехал как всегда. Вдруг, мол, не то руль внезапно дернулся, не то под колесо что-то попало. Не успел сообразить, как автомобиль уже на тротуаре. Тряхнуло, грохнуло, проскрежетал по стене. Он даже не сразу врубился, что человека сшиб.

В комнате потемнело, я чувствовал, как будто осыпало по голой коже снегом. Страшновато.

– А что, – сказал я чужим голосом, – пытался сказать Валентин?

В трубке хмыкнуло:

– Да кто слушал? Напротив, ему говорили, чтобы молчал, при таких ранах нельзя даже губами двигать. Вкололи что-то снотворное или антишоковое, не знаю. Ну, чтобы помалкивал, дал организму дожить до больницы, а там уже спасут.

– Не дали сказать?

Голос Петра был угрюмый:

– Не дали. Хотя, наверное, зря. Почему-то принято считать, что умирающий может сказать что-то особенно важное. Он как бы уже видит Ту Сторону. Я сам как-то собирал последние слова великих. Получился красивый винегрет вроде: и ты, Брут?.. Света, больше света!.. За Родину, за Сталина!.. Люди, я любил вас… Нет, не больно… Только не трогай мои чертежи… Пойду искать Великое «Быть Может»…

Он что-то говорил еще, цитаты так и сыпались, но я не слушал. Что мне слова великих этой крохотной планеты, мне бы услышать, что старался выговорить разбитым ртом Валентин!

Заварил еще кофе, с первого же глотка кровь двинулась по телу тугими горячими толчками. Снова начал различать и шумы за окном, и учащенное биение своего сердца, а с экрана телевизора, который почти не замечал, снова шло надоевшее о гигиенических прокладках, об особой краске для волос, о несмывающейся губной помаде. Все ролики один за другим, кучно и торопливо, словно депутаты, спешащие в буфет, а я вдруг ощутил болезненный укол в грудь. Это ж если хоть сотую часть этих денег, что на такую рекламу, да на нужды, скажем, медицины, то уже наверняка на этой планете излечили бы рак и СПИД, а если бы колоссальные суммы, что выбрасываются на дорогие духи и туалетную воду, потратить на науку, то здешние существа уже топтали бы Марс и Венеру, строили бы фермы на спутниках Юпитера.