Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович

Очнулся от ужаса в холодном поту. Сердце колотилось, как будто я бежал на высокую гору. Я лежу в комнате своего разумоносителя, но чернота космоса еще во мне. Грудь сжимает тоской. Страх размером с горный хребет не вмещается в мое человеческое Я. Краем сознания я ощущаю, что воспринял только тень тени того, что ощущает то Иное, с чем или кем я был на какой-то жуткий миг связан.

Я умер бы, мелькнула мысль, пробудь в этом странном контакте дольше или вмести в себя больше. К счастью, человеческое сознание снабжено предохранителями, ими снабдила эволюция, остальную массу чувств я просто не воспринял. А те, кто воспринимал, вымер. Наверное, в первобытных или не совсем первобытных племенах не могли понять, почему кто-то вдруг падает замертво без всякой видимой причины.

Это называется сон, вспомнил я. По телу еще ходил холод, вздымая на коже пупырышки и волосы. Сон – это… Это нечто страшное и загадочное, разумоносителям все еще непонятное. И неисследованное. Никто на этой планете все еще не знает, что это такое. Как кипит плазма в недрах звезды за сто миллиардов световых лет – знают, но что происходит с каждым из них каждые сутки – не знают.

Черт, да где же я был? Что со мной творилось в то время, когда я лежал в бессознательном состоянии? Это ж не специально для меня придумано! В так называемый сон впадает каждый житель этой планеты, будь он человек или собака. Не знаю, спят ли амебы, но люди впадают в это странное оцепенение все…

С другой стороны, мелькнула судорожная мысль, за это время можно скачать все файлы из моего мозгового харда. Да и не только скачать! Скачать можно за наносекунду, а за целую ночь меня можно как перепрограммировать всего с головы до пят, так и вовсе…

Холодок превратился в ледяную волну. Да, во время семичасового оцепенения со мной можно сделать настолько много, что…

Нет, лучше об этом пока не думать. Надо поскорее понять, что от меня требуется, и как можно быстрее выполнить свое предназначение.

Что это было? Если сон – лишь слегка искаженное восприятие повседневности, как принято здесь считать, то откуда такой сон? В этом человеческом теле я никогда не был в космосе! Да еще в таком космосе.

Из кухни дразняще пахло жареной яичницей с ветчиной. Звякали тарелки, журчала вода. Привычные звуки, но сердце стиснула такая тоска, что я еще долго лежал, стараясь заставить себя вести так, чтобы не вызывать подозрений существа, именуемого моей женой.

Из кухни донесся веселый голос:

– Ты опять, лентяюга, валяешься? Уже одиннадцать часов!

Лена, та самая, что долго была по здешним ритуалам именно моей самкой, потом ушла, согласно другим ритуалам, и которая живет одна вольно и свободно. Правда, все чаще и чаще заглядывает ко мне, иногда готовит, словно соскучилась по той размеренной жизни, которую презирала.

– Я не валяюсь, – ответил я сипло, – я просто лежу. Нет, уже встаю.

– Долго же ты встаешь! Завтрак готов.

– Ты жаворонок, – пробурчал я, – а вот мы, благородные совы…

Дальше я позволил своему разумоносителю говорить вместо меня. Ничего сложного, ибо, как все эти люди, так они зовутся, состоят из атомов, так и вся их жизнь состоит из готовых алгоритмов. Когда алгоритмы касаются целых стран, то их называют сценариями. Так и говорят, что события развиваются по такому-то сценарию. У отдельных особей набор алгоритмов чуть больше, но все же человек мыслит, как признали сами люди, лишь четыре минуты в сутки. Остальное – инстинктивные реакции. Человек заученно идет на работу заученным маршрутом, улыбается, говорит готовые фразы и отвечает тоже готовыми, неожиданности не случались.

– Да иду я, иду! – крикнул я. – Просто всю ночь не спал!

– То-то у тебя в раковине четыре грязные чашки из-под кофе…

– Ничего, – буркнул я. – У меня еще две коробки в запасе.

– Кофе вреден на ночь!

– Ага, вреден…

В ванной, пока чистил зубы, снова долго смотрел в зеркало. Оттуда на меня подозрительно пялился вполне нормальный мужик, интересный даже, как сказали бы женщины, только в глазах какое-то недоумение и даже затаенный страх. На полочке выстроились кремы, шампуни, увлажнители, смягчители, антипрыщители – все в дорогих флаконах, над формой которых ломают головы высококлассные конструкторы. Они и получают вдесятеро больше конструкторов космических кораблей. Кого волнует дальний космос? А вот прыщи на харе…

Мои губы дернулись в презрительной усмешке. Местные не понимают, что от морщин нельзя спастись. Их если и отдалишь, то какая разница, появятся в этом году или в следующем? Но за эту разницу выложишь сумму, за которую как раз и гнул спину именно год. А дальше придет обязательная старость, обязательная смерть… А впрочем, старость не обязательна. Можно умереть и молодым. От болезни или под колесами автомобиля. Но вот окончательного финала не избежать никому из жителей этой обреченной планеты!

– Что случилось? – поинтересовался я. – Ты же собиралась на дачу?

– У Макеевых машина сломалась, – сообщила она огорченно. – Мы ж всегда ездили вместе!

– Ремонтирует?

– Вчера отогнал в сервис. Обещали за ночь сделать. Если все в порядке, через час отправимся.

Дальше завтракали. Весело и деловито щебетала о засохшей виноградной лозе на балконе, о цветах, которые посадит, если окажется в районе магазина «Семена», о застеклении лоджии. Я слушало, кивало, соглашалось, даже вставило пару вроде бы дельных замечаний, ибо Я живет здесь, в этом теле, в этом времени, и, если бы жило во времена Древнего Рима, Я бы точно так же кивало, соглашаясь с оценкой гладиаторов, хмыкало бы скептически, слушая о непорочности весталок, а если бы в пещерное время, Я бы вместе со всеми сетовало о малорослости мамонтов – ведь надо быть как все…

Но на самом деле Я чувствовало: мое место где-то в высших сферах. Я наверняка передвигаюсь между звездами и вселенными, во времени и разных измерениях, там я неуязвим и бессмертен, но здесь… что я делаю здесь?

Когда нужно было заговорить самому, что-то сказать, нельзя же все время только хмыкать и двигать бровями, я вспомнил и пересказал разговор с соседом. Лена приятно заинтересовалась. Я объяснял, почему коридор нельзя захламлять вещами, заметил, что эта молодая самка, принадлежащая… принадлежавшая моему разумоносителю… и в какой-то странной мере все еще принадлежащая, посматривает как-то странно. И пока завтракали, иногда взглядывала так, словно что-то хотела сказать, но не решалась или останавливала себя. Уже в конце, когда я сделал кофе, вдруг заметила со смешком:

– Ты здорово все сказал.

– Что? – не понял я. – О фильме?

– Да нет, тогда, соседям! Нашим соседям. Когда ты пересказывал, мне ты показался древним мудрым старцем в теле юного мужа, ну, старцем в том смысле, что много видел и много знаешь. Как будто в тебе живет другой человек… или добавился другой.