Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович

Судорога свела горло. Я стиснул челюсти, отгоняя приступ животного страха. Волна черного ужаса схлынула, оставив во всем теле слабость и тоску.

– Я живу в этом теле, – сказал я громко. Прислушался к жутким словам, что звучали как приговор пожизненного заключения, сказал уже тише: – И… в этом времени. Я появился не в Древнем Риме, не в эпоху инквизиции. Я не раб-гладиатор и не вельможа Людовика. И мне, судя по всему, уже не увидеть, как полетят на Марс или к Тау Кита, не увидеть будущего…

Опять ужас нахлынул с такой силой, что в глазах потемнело. В голове раздался звон, потом писк. Тело стало ледяным. Я чувствовал, как холод подбирается к самому сердцу. Прошептал застывающими губами:

– Но должен же быть какой-то выход?

Ледяная лапа слегка разжалась на сердце. Я вздохнул судорожно, тьма слегка очистилась, но во внутренностях оставалось ощущение смерти.

– И все-таки мне повезло, – прошептал я, – ведь не родился же во времена Ивана Грозного? Висел бы на дыбе, ломали бы мне кости.

Но внутри ныло странно и тревожно, словно толстокожее тело испарилось, душа внезапно осталась без оболочки, без защиты, и теперь ее продувают все злые и холодные ветры. Не такое уж и большое утешение, что я не во временах Ивана Грозного! Со звездных далей пятого тысячелетия это время с иваногрозновым совсем рядом. И не очень-то разнится нравами…

Тоска оглушила, я инстинктивно напрягся, словно меня сажали на кол опричники или раздевали и привязывали в пыточной камере ФСБ. Ну почему мне не родиться на сто… а лучше на тысячу лет потом? Или даже на десять тысяч? Тогда уже знают ответ на вопрос, над которым ломаю голову. Если бы родился в будущем, то… может быть, был бы уже… бессмертным.

Последние слова я почти прошептал, чувствуя страх и тоскливую безнадежность.

Я закрыл глаза, то есть сомкнул веки, надвинув их сверху и снизу на глазное яблоко, и весь этот красочный мир исчез. Это было так неожиданно, словно я не проделывал это миллионы лет раньше, что я даже отшатнулся от внезапно прыгнувшей на меня тьмы. Смотрел-смотрел, пока в глазных яблоках не защипало, веки опустились сами. На этот раз силой мышц я удержал их в таком положении, глазное яблоко зашторено, сердце застучало чаще, а я напряженно всматривался в это черное ничто с возникающими белесыми тенями. Одни тут же растворялись, а другие возникали то здесь то там в этой странной темной бездне.

Выходит, когда я закрываю глаза, весь мир исчезает! Остаются только шум от проезжающих машин, далекая перекличка поездов, команды диспетчера с Белорусского вокзала, сработавшая сигнализация автомобиля…

Не открывая глаз, я плотно всадил указательные пальцы в ушные впадины. Тут же все звуки оборвались. Я находился в темной пустоте, мир исчез с его домами, реками и даже звуками. Лишь напряжение мышц в ногах показывало, что я стою в этой пустоте, что у меня есть тело, что нахожусь на твердом.

Страшась потерять мысль, которая может привести к открытию, я поспешно вернулся в комнату, лег на диван. Постарался сделать дыхание ровнее, пусть сердце так не колотится, снова закрыл глаза, на уши надел наушники с отключенным микрофоном.

Не сразу перестал чувствовать тело. Но в конце концов я повис в темноте, в темноватой бездне. Холодок ужаса медленно разливался по внутренностям… или что там у меня?.. и кто вообще я?.. Я – мысль, что существует, а все остальное – мои ощущения. Когда я ухожу с балкона, то исчезает город, когда закрываю глаза, исчезает и вся комната, исчезает весь мир. Значит, этот мир – всего лишь мои ощущения, а на самом деле его нет. Он возникает, когда я открываю глаза!

Резкий неуместный звонок прорезался в сознание. Еще не сообразив, что делаю, я вскочил и поспешил к двери, заглянул в «глазок»… вернее, это все заученно проделало мое тело, мой разумоноситель, а пальцы с готовностью оттянули защелку замка.

На лестничной площадке стояла улыбающаяся Рита. Плечи ее загорели больше, чем лицо, молодая кожа шелушилась, словно у молодой красивой змейки, что поспешно меняет кожу.

Она засмеялась:

– Ты что, спал?..

– Да нет, – пробормотал я все еще дрожащим голосом.

– А ты чего такой?

– Ка-кой?

– Ну, словно… словно…

Она замялась, подбирая слово, я машинально отступил, она вошла, обдав волной хороших духов, свеженькая, крепенькая, в коротенькой юбочке, с открытой спиной, почти голенькая, но у нее эта нагота скорее откровенность спортсменки, чем эксгибиционистки.

Ее глаза быстро скользнули по комнате, проверяя, как разбросана одежда, мимоходом заглянула на балкон, как бы случайно толкнула дверь в ванную и лишь тогда, не обнаружив следов другой женщины, улыбнулась еще очаровательнее:

– Я тебя не из туалета выдернула?.. Тогда пойди хоть воду спусти.

– А что, запах?

– Да нет, туман, туман…

Она подошла вплотную, заглянула мне в глаза. Я помнил этот взгляд. Беда существа, в чье тело я всажен, что оно так и не научилось отказывать женщинам, из-за чего нередко попадало… да и попадает в разные ситуации. Сейчас утряслось, даже Лена после разрыва принимает меня таким, каков есть. Устои этого образования, именуемого здесь семьей, сейчас не те, что были у наших родителей. Хотя вот сейчас мелькнула странная мысль: все постоянно твердят, что надо быть такими, какие есть. Людей тоже надо принимать такими, какие есть. И самим нужно быть такими, какие есть. И все надо принимать таким, какое есть. Но как же тогда стремление к совершенству? Как тогда быть с простейшей учебой в школе или универе, которая все же меняет человека?

И что на самом деле лучше: быть самим собой, вот таким вот, или же стать кем-то?

– Ты о чем задумался? – спросила она с интересом. – Ты – и вдруг задумался?

– А что, – спросил я, – я никогда не задумывался?

– Да вроде бы нет… Тебе все просто и ясно. За что тебя и любят. Ты как американский президент, тот всегда безмятежно ясен.

Я пробормотал:

– Тот, кто безмятежно ясен, тот, по-моему, просто глуп. Кто-то из великих сказал, не помню. Я глуп, да?

– Не бери в голову, – заверила она. – У тебя все есть, ты здоров и даже по-мужски красив. Чего тебе еще надо?

– А черт его знает, – ответил я с досадой, уже не понимая, кто отвечает, мой разумоноситель или же я сам. – Хочу понять мир, в котором живу.

Она сказала саркастически:

– Скажи еще, что желаешь знать, кто ты сам и зачем живешь?

По спине у меня скользнула огромная холодная ящерица, пробралась во внутренности. Я замер, превратившись в льдину. С трудом разлепил смерзшиеся губы:

– А что… уже кто-то пытался… узнать?

Ее смех раскатился по комнате, как сотни стеклянных шариков. Алые щечки стали еще ярче, а в глазах запрыгали веселые кузнечики.