Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис

Сашко убыстрял темп чемоданчика:

• А я не уберу чемода-анчик,
• А я не уберу чемода-анчик,
• А я не уберу,
• А я не уберу,
• А я не уберу
• Чемода-анчик.

«Во-вторых, — продолжал размышлять нгусе-негус, — чтобы вырастить хотя бы одного великого поэта, нам понадобится совершить много проб и ошибок, понадобится множество — десятки, сотни — стихоплетов разного уровня для перехода количества в качество. В этом трудность, мучительная трудность выведения и ожидания великого поэта. Это длительный процесс, но он оправдывает себя».

• Я выброшу ваш чемода-анчик,
• Я выброшу ваш чемода-анчик,
• Я выброшу ваш,
• Я выброшу ваш,
• Я выброшу ваш
• Чемода-анчик!

Третье: нгусе-негус понимал, что с этими поэтами забот не оберешься, предстоит много возни, нервов, проблем, неприятностей, связанных с пребыванием великого поэта в обществе. Ни Гамилькар, ни нгусе-негус все-таки серьезно не задумывались о природе поэтического таланта и мастерства, о предназначении поэта, о вечных проблемах «поэт и гражданин», «поэт и царь» или, например, о такой проблеме: «Поэт в России больше, чем поэт, или меньше?» А в Украине? А в Латвии? А в Офире?

• Выбрасывайте мой чемода-анчик,
• Выбрасывайте мой чемода-анчик,
• Выбрасывайте мой,
• Выбрасывайте мой,
• Выбрасывайте мой
• Чемода-анчик.

И эти вопросы следовало обязательно решить хотя бы для себя, хотя бы грубо и приблизительно решить: ну, появится в Эдеме или где-нибудь в другом уголке Офира угрюмый неразговорчивый курчавенький черный толстенький мальчонка, ну, подрастет, ну, отправят его в офирский национальный лицей, где он проявит свой скверный характер, будет плохо учиться, грубить учителям, задирать друзей и юбки горничным, курить гашиш, пить с друзьями вино «Червоне мщне»,^[47] писать скабрезные частушки: «Эфиопку эфиоп — опа-опа-опа-оп. Эфиопка эфиопа — опа-опа-опа-опа», оскорбительные для властей стихотворения «Анчар» и «Вольность» и эпиграммы па самого нгусе-негуса: «Полуподлец, полуневежа…», подбивать неграмотных офирян к топору, на бунт кровавый, святой и правый, на спор таскать диких львов за хвост, дразнить носорогов, купаться в реке Уйби, кишащей крокодилами, удирать в Эритрею к валютным итальянским проституткам, лечиться от сифилиса, рифмовать «кровь-вновь» и «розы-козы», любить и ненавидеть родину, стреляться с каким-нибудь атташе итальянского посольства… — это и есть великий национальный поэт Hannibal-Pouchkine?

• Я выбросил ваш чемода-анчик,
• Я выбросил ваш чемода-анчик,
• Я выбросил ваш,
• Я выбросил ваш,
• Я выбросил ваш
• Чемода-анчик.

Нужен ли Офиру такой Ганнибал-Пушкин?

Африканцы поют вечером после ужина, но и на голодный желудок тоже, поют то, что видят, о происшедших дневных событиях и об их участниках; вот примерное прозосодержание бесконечных африканских песен под дворцом негуса, изводивших бессонницей нгусе-негуса, напоминавших, впрочем, безразмерную южно-российскую песню о поезде, который тихо шел на Бердичев:

• Вот белый человек:
• он не священник,
• не доктор и не учитель.
• Он пришел из далеких краев
• и едет неведомо куда.
• Он много пьет,
• он много курит,
• но никого никогда
• не угостил сигареткой.

Или такая песенка:

• А это Уайт,
• все женщины к нему льнут,
• подмигивают, заигрывают, тормошат,
• но проказницы стараются напрасно,
• совсем, совсем напрасно.
• Не знают женщины стыда,
• пытаются добраться…
• Да!
• Куда?
• Вот именно — туда.
• Но каждой станет ясно:
• стараются напрасно,
• совсем, совсем напрасно!
• Ужасно!

Нгусе— негус был для Африки великим Pohouyam'ом Фитаурари I вроде русского Петра Великого, ведь это он, командуя из Эдема, выгнал из Африки полумиллионную армию итальянцев и выиграл войну у самого Бенито Муссолини.

• А это был не мой чемода-анчик,
• А это был не мой чемода-анчик,
• А это был не мой,
• А это был не мой,
• А это был не мой
• Чемода-анчик.

Фитаурари I вообще приводил офирян в чувство, учил с какого конца ложки щи хлебать. Офиряне — народ простой, упертый, похожий на русских — то любят, то ненавидят, то бунтуют, то в задницу целуют. С таким пародом не соскучишься, надо держать ухо востро и уметь вовремя уйти. Но Фитаурари I слишком много взвалил па свои плечи, на троне он пересидел, зацарствовался без всякой меры, ему следовало вовремя озаботиться о собственной старости — как-нибудь тихо уйти или просто помереть, не доводя дело до тайных офицерских собраний, заговоров, кинжальщиков и бомбистов — ведь на каждого цезаря есть свой брут, на каждого хайле селассие свой менгисту хайле мариам, — но подобные советы легче давать, чем им следовать.