Короля играет свита - Арсеньева Елена

Сам Алексей держался, впрочем, скромно, при барышне больше отмалчивался да скромно потуплял очи, и нянька постепенно успокоилась.

В его каморке вечно кто-нибудь толокся, потому что молоденькую госпожу любили все и каждый поспешил выразить благодарность раненому герою. Право, кажется, весь дом перебывал у Алексея — кроме, само собой разумеется, того самого знаменитого одноногого привидения, о котором он как-то слышал.

Привидение, впрочем, оказалось к нему благосклонно: жалея болезного, ногой своей деревянной по ступенькам не топало и спать ему не мешало. А вот Прошка забегал частенько — ночь-полночь и среди дня, как только выпадала свободная минутка.

Подвиг Алексея повлиял и на судьбу его старинного дружка. Прошка был переведен из конюшни в домашнюю прислугу, к уборщикам, а те бывали не впротык заняты лишь ранним утром: у Каразиных наводили порядок в доме, на английский манер, ни свет ни заря, когда господа еще почивать изволили.

Поэтому у Прошки было время навещать приятеля… и вот однажды он вбежал в каморку к выздоравливающему с круглыми, возбужденными глазами и поскорее запер за собою дверь. Видно было что произошло нечто, повергшее добродушного парня в сильнейшее возмущение, однако далеко не сразу решился он заговорить. Дело и в самом деле огласки не терпело…

Связано оно было с новой должностью Прошки, которая состояла в ежедневном обметании пыли с картин, которыми в изобилии были увешаны все залы и коридоры господского дома. Теперь ежеутренне Прошка мотался по дому с метелочкой из перьев и стремянкою: некоторые картины висели так высоко, что просто так не достать. Ну а дважды в неделю предписано было ему протирать особым составом золоченые рамы.

И вот как-то раз наш уборщик покачнулся на своей стремянке и, чтобы не упасть (утопающие, как известно, за соломинку хватаются, а падающие — за воздух!), надавил рукой на одно из полотен, висевшее в самом темном углу коридора. Тотчас с картины отвис маленький кусочек холста, на котором была изображена полная луна, повисшая над какими-то романтическими развалинами.

Перепуганный до смерти Прошка попытался приладить на место лоскуток, однако, вглядевшись в “обратную сторону луны”, обнаружил, что картиной прикрыто маленькое отверстие в стене, называемое “глазок”. Поскольку ни от кого из прислуги Прошка ранее ни о каких секретных отверстиях не слыхал, выходило, что даже это вездесущее племя ни о чем таком знать не знало и ведать не ведало. Конечно, пронырливый парень не упустил случая в “глазок” сей поглядеть и увидал такое…

— Да что ж ты увидал-то?! — наконец воскликнул Алексей, выведенный из терпения Прошкиными гримасами и недомолвками, но получил ответ не тотчас, а лишь после того, как приятель с жутким выражением огляделся и прошептал, задыхаясь:

— Видал отца Флориана в покоях княгини! Поскольку Алексей у Каразиных уже несколько обжился, он знал, что отцом Флорианом кличут того самого пригожего французского аббатика, который повадился беседовать с княгиней Eudoxy о канонах католической веры. К его ежедневным визитам в доме не то что привыкли, но воспринимали как неизбежное зло: чем бы злонравная княгиня ни тешилась, лишь бы не лютовала. Однако у Прошки было такое лицо, словно он видел самого Вельзевула со всею адскою свитою.

— Ну и что? — пожал плечами Алексей.

— Как что?! — шепотом возопил Прошка. — Мессу они там служили! И это средь бела дня!

— Сколь мне ведомо, мессы и служат средь бела дня, такое бывает, а теперь парень спохватился — и на попятный. Как бы проверить? Да очень-просто!

— Вот что, дружище, — решительно сказал Алексей. — Ты прав: не холопье это дело — в господские дрязги встревать. Однако же позволить нашего князя дурачить какому-то шаркуну латинскому [34] мы тоже позволить не можем. Кажется, я придумал, как ему глаза открыть, только сначала я сам, своими глазами должен сие непотребство увидать.

Расчет был прост: если Прошка наплел про свою ненавистную барыню семь верст до небес, он непременно сыщет предлог отказать Алексею. И наш герой был приятно удивлен, когда “братка” вдруг отчаянно махнул рукой:

— Лады! Только Флориашка на порог — я тебе дам знать. Поймешь, что я не вру. А там — там уж ты сам решай, как и что сказать барину и говорить ли вообще. Только я тебе в сем деле не помощник. А то знаешь, как хохлы говорят: паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Так что хотите — деритесь, хотите — миритесь, а мое дело — сторона!

На том и порешили.

Французы чрезвычайно болезненно относились к тому, что их влияние в Индии уменьшалось пропорционально тому, как росло там, влияние англичан. Бонапарт давно помышлял о мощной захватнической экспедиции на юг, и лучшего союзника, чем. Россия, для этого трудно было сыскать.

Однако даже Первый консул с его склонностью к мгновенным решениям понимал, что дело требует тщательной подготовки.

Малороссияне сказали бы: “Це треба розжуваты”. Но русский император не желал ничего “жуваты”. Искать логику в его решениях было бессмысленно. Вчера он фанатично ненавидел Наполеона — сегодня воспылал к нему фанатичной привязанностью. И готов был на все, чтобы эту привязанность доказать! В Париже в конце февраля Бонапарт еще будет собирать сведения, справляться с картами, производить расчеты; в Петербурге 12 января Павел уже отправил атаману войска Донского генералу от кавалерии Орлову два рескрипта.

Никто ничего не знал, ни с кем дело не обсуждалось. Только граф Христофор Ливен, двадцатипятилетний военный министр, лично писал под царскую диктовку приказы, от которых у него самого волосы вставали на голове дыбом. Курьер в самом кабинете государя получил запечатанные конверты для отвоза на Дон, и Павел строго-настрого, под страхом смерти, запретил Ливену кому-либо сообщать о сделанных через него распоряжениях. Даже вездесущий Пален ничего не знал.

На другой день после отправки рескриптов Ливен слег. Генерал-майор Талызин, командир Преображенского полка, явился навестить своего старинного приятеля и нашел его в горячке. Подобно огненным письменам “мене, текел, фарес”, явившимся Валтасару, в бреду Христофору Александровичу виделись бредовые слова рескриптов:

“Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих — шведов и датчан. Я и готов их принять, но нужно их самих атаковать, и там, где удар им может быть чувствительнее и где они меньше ожидают. Заведения их в Индии самое лучшее для сего. От нас ходу до Индии от Оренбурга месяца три, а всего месяца четыре. Поручаю всю эту экспедицию вам и войску вашему, Василий Петрович [35]. Соберитесь вы с оным и выступите в поход к Оренбургу, откуда любой из трех дорог или всеми пойдите, и с артиллерией, прямо через Бухарин) и Хиву на реку Индус и на заведения английские, по ней Лежащие.