Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

Одевшись, Эдди сунул записанные им страницы в свою дорожную сумку. Скоро ему нужно будет собираться, и он ни в коем случае не хотел забыть свою писанину. Но, к его удивлению, дорожная сумка оказалась не пустой — на дне лежал розовый кашемировый джемпер Марион; еще она положила туда свой шелковый сиреневый лифчик и такого же цвета трусики, хотя она и говорила когда-то, что сиреневое плохо сочетается с розовым. Она знала, что для Эдди самым главным были вырез и кружева.

Эдди быстро просмотрел содержимое сумки, надеясь найти что-нибудь еще — может быть, Марион оставила письмо. То, что он нашел, удивило его не меньше оставленной ею одежды. Это был помятый, имеющий форму батона подарок, врученный Эдди отцом, когда он садился на паром, направляющийся на Лонг-Айленд; это был подарок для Рут, обертка которого за лето на дне сумки превратилась в черт знает что. Эдди подумал, что момент сейчас не подходящий для подарка, каким бы он ни был.

Внезапно он подумал об иной возможности использования листов, написанных им для Пенни Пиарс и показанных Теду. Когда появится Алис, эти записи будут полезны, чтобы ввести ее в курс дела; конечно же, нянька должна знать, что случилось, по крайней мере если она захочет понять, какие чувства обуревают Рут. Эдди сложил листы и сунул их в правый задний карман. Джинсы еще были мокроваты, потому что он надел их на мокрые плавки, которые были на нем на пляже. Десятидолларовая купюра, всученная ему Марион, тоже была влажной, как и визитка Пенни Пиарс с ее домашним телефоном, приписанным от руки. Он и то и другое сунул в свою дорожную сумку — они уже перешли в категорию сувениров, напоминающих о лете 58-го года; Эдди только-только начал понимать, что это лето стало и водоразделом в его жизни, и наследством, которое Рут будет нести с собой так же долго, как и свой шрам.

«Бедняжка», — думал Эдди, не понимая, что и это водораздел.

В шестнадцать Эдди О'Хара перестал быть юношей в том смысле, что он больше не был погружен в одного себя — он волновался и за кого-то еще. Остальную часть этого дня и этого вечера, пообещал себе Эдди, все, что он будет делать и говорить, он будет делать и говорить для Рут. Он пошел по коридору к комнате Рут, где Тед уже повесил фотографию Марион с ножками на один из множества свободных гвоздиков на голых стенах.

— Смотри, Эдди! — закричала девочка, указывая на фотографию матери.

— Вижу, — отозвался Эдди. — Очень хорошее место.

Снизу раздался женский голос:

— Привет! Привет!

— Мама! — закричала Рут.

— Марион? — откликнулся Тед.

— Это Алис, — сказал ему Эдди.

Эдди остановил няньку, когда она прошла половину пути вверх по лестнице.

— Ты должна быть в курсе сложившейся ситуации, Алис, — сказал Эдди студентке, протягивая ей страницы. — Тебе лучше это прочесть.

Ах уж этот авторитет письменного слова.

У четырехлетнего ребенка ограниченное представление о времени. Рут с ее пониманием мира было ясно одно: ее мать и фотографии мертвых братьев пропали. Скоро у нее должен был возникнуть естественный вопрос: когда ее мать и фотографии вернутся.

В отсутствии Марион было некое качество, которое даже четырехлетнюю девочку наводило на мысль о том, что так оно теперь и будет всегда. В этот пятничный вечер даже свет заходящего солнца, всегда медливший на морском побережье, казалось, задержался дольше обычного, и возникло впечатление, будто ночь никогда не наступит. А торчавшие из стен гвоздики (не говоря уже о темных прямоугольниках, выделявшихся на выцветших обоях) лишь усиливали ощущение того, что фотографии исчезли навсегда.

Если бы с уходом Марион остались совсем голые стены, это было бы лучше. Гвозди были похожи на карту любимого, но уничтоженного города. Ведь фотографии Томаса и Тимоти были главными историями в жизни Рут, включая и ее первый опыт с «Мышью за стеной». И конечно, невозможно было утешить Рут единственным и самым неудовлетворительным ответом на ее многочисленные вопросы.

«Когда вернется мамочка?» — этот вопрос не находил ответа лучше, чем неизменное «Не знаю», которое Рут слышала бесконечное число раз от отца и Эдди, а позднее — и от потрясенной няньки. Алис, пробежав написанный Эдди текст, никак не могла обрести свою прежнюю уверенность. Она повторяла рефрен «Не знаю» едва слышимым шепотом.

Но четырехлетняя девочка продолжала задавать вопросы: «А где фотки теперь? А целы ли у них у всех стеклышки? А когда возвращается мамочка?»

С учетом того, что понимание времени у Рут было ограниченным, какой ответ мог бы успокоить ее? Может быть, «завтра» и дало бы нужный результат, но только до наступления этого самого завтра, в котором Марион не будет так же, как и сегодня. Что же касается «на следующей неделе» или «в следующем месяце», то для четырехлетнего ребенка это было все равно что сказать «на следующий год». Что же касается правды, то она никак не могла утешить Рут, да и понять эту правду она не могла. Мамочка Рут не собиралась возвращаться… по крайней мере, в течение следующих тридцати семи лет.

— Мне кажется, Марион думает, что не вернется, — сказал Тед Эдди, когда они наконец остались одни.

— Она говорит, что не вернется, — сказал ему Эдди.

Они находились в мастерской Теда, где тот уже успел налить себе выпивку. Еще Тед позвонил доктору Леонардису и отменил партию в сквош. («Я сегодня не могу играть, Дейв, — от меня ушла жена».) Эдди чувствовал потребность сказать Теду, что Марион была уверена — из Саутгемптона домой Теда привезет доктор Леонардис. Когда Тед сказал, что заходил в книжный магазин, Эдди в первый и единственный раз проникся верой в провидение.

В течение семи, почти восьми лет (это продолжалось, пока он учился в колледже, но прошло, когда поступил в магистратуру) Эдди О'Хара был умеренно, хотя и искренне верующим, потому что полагал: Бог или какая-то божественная сила не позволила Теду увидеть «шеви», который был припаркован на другой стороне улицы, чуть по диагонали от книжного магазина, все то время, пока Эдди и Рут пытались получить фотографию в магазине рамок Пенни Пиарс. (Если это не было чудом, то чем тогда?)

— Так где же она? — спросил его Тед, встряхивая ледяные кубики в своем стакане.

— Не знаю, — сказал ему Эдди.

— Не лги мне! — закричал Тед.

Даже не дав себе труда поставить стакан, Тед свободной рукой отвесил Эдди пощечину. Эдди сделал то, что сказала ему Марион. Он сложил пальцы в кулак — поколебавшись, потому что никогда до этого никого не бил, — а потом стукнул Теда в нос.

— Черт! — воскликнул Тед. Он принялся ходить кругами, расплескивая выпивку из стакана. Он прижал к носу холодный стакан. — Господи Иисусе — я ударил тебя открытой рукой, ладонью, а ты бьешь меня кулаком в нос. Господи Иисусе!

— Марион сказала, что это вас остановит, — сообщил ему Эдди.

— «Марион сказала», — повторил Тед. — Черт побери, что еще она говорила?

— Я и пытаюсь вам передать, — сказал Эдди. — Она говорила, что вам не обязательно запоминать, что я буду говорить, потому что ее адвокат повторит вам все это еще раз.

— Если она полагает, что у нее есть хоть малейший шанс заполучить Рут, то лучше ей оставить эту идею! — прокричал Тед.

— Она не намерена брать с собой Рут, — сказал Эдди. — И пытаться не будет.

— Это она тебе сказала?

— Она мне сказала все то, что я говорю вам, — ответил Эдди.

— Что это за мать, которая готова бросить своего ребенка? — крикнул Тед.

— Об этом она мне ничего не говорила, — признался Эдди.

— Черт… — начал было Тед.

— Насчет ребенка она говорила только одно, — прервал его Эдди. — Вам нужно поменьше пить. Еще одно лишение водительских прав — и вас могут лишить прав родительских. Марион хочет быть уверена, что Рут в машине с вами не подвергается опасности…

— Да кто она такая, чтобы говорить, будто Рут со мной будет в опасности? — завопил Тед.

— Я уверен, адвокат вам это объяснит, — сказал Эдди. — Я вам только передаю то, что мне сказала Марион.

— После лета, которое она провела с тобой, какой суд будет слушать ее аргументы? — спросил Тед.

— Она предупреждала, что вы скажете это, — сообщил ему Эдди. — Она сказала, что ей известно довольно много самых разных миссис Вон, которые охотно дадут показания, если до этого дойдет дело. Но она не собирается предъявлять права на Рут. Я просто вам говорю, что вам нужно поменьше пить.

— Хорошо, хорошо, — сказал Тед, опрокидывая в рот стакан. — Господи Иисусе, зачем ей понадобилось забирать все фотографии? Ведь есть негативы. Она могла взять негативы и сделать новые фотографии.

— Она и негативы тоже взяла, — сказал ему Эдди.

— Черта с два она взяла! — воскликнул Тед.

Он стрелой вылетел из своей мастерской — Эдди за ним. Негативы лежали со сделанными первоначально отпечатками почти в сотне конвертов, засунутых в конторку, стоящую в алькове между кухней и столовой. За этой конторкой Марион выписывала счета. Теперь Тед и Эдди увидели, что конторка исчезла.