Длиннее века, короче дня - Михайлова Евгения

– Да нет, нормально… Будет нормально, когда все доделаете.

– В этом «когда» весь ужас и заключается, – рассмеялась Аля. – Это, как приговор: когда доделаете. Не доделаете – расстрел на месте.

– Я бы тоже, наверное, так это воспринимала. Но ты должна была немного привыкнуть. Вы здесь уже больше года живете?

– Больше двух. Ну а что делать нам? Однокомнатная квартирка, двое детишек, Стасик болен… Знаешь, тут и парное молоко можно купить каждое утро, и домашний творог… Если бы ты осталась на пару дней, тебе бы не показалось, что все так ужасно. Чистое озеро, прекрасный лес, воздух – заметила, какой?

– Конечно. Просто вкусный воздух. С чего ты взяла, что мне показалось все ужасным?

– Ну, я же вижу, – улыбнулась Аля.

Они находились в просторной кухне с деревянными стенами, которые пахли сосной и смолой, Аля раскладывала продукты на большом деревянном же столе, с потолка свешивался абажур в стиле ретро… Маша со стоном наслаждения опустилась на мягкий диван и вздохнула:

– Устала я действительно сегодня страшно. А у тебя так уютно, будто на картинке из русских сказок. Слушай, а кто это вылетел из твоих ворот? Странная женщина. Мне показалось, она чем-то недовольна или расстроена…

– Она расстроена?.. – Аля печально улыбнулась. – А я убита. Ты не представляешь, зачем она приходит. Это председатель опекунского совета, Ольга Рябинова. Она считает, что я должна своего Стасика, своего маленького мальчика, в приют отдать! – Аля отвернулась и всхлипнула.

– Я не понимаю. Это как? Почему?

– Ну, якобы в его интересах. Ты, наверное, знаешь, у Стасика аутизм. Ольга обязана проверять жилищные условия, как его лечат, кормят, реабилитируют… Ну, и почему-то ей вдруг взбрело в голову, что обеспечить такому ребенку достойный уход и покой могут только в приюте при церкви… Я не знаю, чем это объяснить, но она практически мне угрожает!

– То есть как?

– Нет, не по-бандитски как-то, а просто говорит, типа – вы пожалеете… Ты представляешь, что я чувствую? Я боюсь из дома уехать. Вернусь, а ребенка нет.

– Что за произвол! Я знаю, что такое аутизм. Это же не слабоумие, это особый склад ума… Просто маленького человечка пугает жизнь за пределами своего уголка, ему нужны только родные люди. Такие дети часто бывают очень талантливыми. Человек дождя…

– Стасик такой, – кивнула Аля. – У него удивительные рисунки, я потом тебе покажу.

– Надо жаловаться, – решительно сказала Маша. – В прокуратуру, не знаю, куда еще. Возможно, здесь просто вымогательство.

– Маша, я тебя очень прошу, не надо пока никому жаловаться. Вообще не стоит никому говорить. Если вымогательство – это меньшее из зол. Лучше заплатить, чем ввязываться в неравную борьбу. Ты же прекрасно знаешь, что такое цепочка чиновников, как они все могут стоять друг за друга.

– Цепочка… Боже мой. Я не знаю, с какой стороны к нам всем беды подкрадываются. Есть ли у нас законы? Аля, если эта дама назовет тебе сумму, скажи мне, пожалуйста. Я поучаствую. Вымогателям и шантажистам не платят, но если речь идет о ребенке… Надо заплатить, я считаю.

Маша возвратилась домой поздно вечером, совершенно раздавленная. Она чувствовала себя беспомощной, ненужной. «Мы все такие, – думала она. – Если родная мать не может защитить свое дитя, если больной ребенок подвергается откровенной опасности в собственном доме, что будет с Аней, круглой сиротой, с ее бабушкой, погруженной в свое горе, с ней – чужой тетей, которая собирается сунуть голову в петлю произвола чиновников?» Это был поистине ненастный вечер, кромешная ночь. Маше казалось, что они все погибнут, утонут в болоте безразличия, алчности, жестокости… Сон шарахался от Маши, когда она зарывалась лицом в подушку, укрывалась с головой одеялом. Как ни повернешься на раскаленной простыне – перед глазами ясное личико Ани, тоненький силуэт загадочного и беспомощного Стасика. Маша вскочила, бросилась в гостиную, взяла сумку и достала свернутый в трубочку рисунок, который подарила ей на прощание Аля. Рисунок Стасика. По белому листу были произвольно проведены тонкие черные линии, а в центре сидел темно-синий кот. И было совершенно понятно, что вокруг кота – глубокие снега, высокие сугробы, а он сидит и мерзнет, потому что ему некуда идти. Куда деваться синему коту, попавшему под белый, бесконечный снегопад…

Утром Маша побежала на звонок в дверь, почти не сомневаясь в том, кого она увидит. И это действительно был Виктор, осунувшийся, побледневший, готовый ко всему.

– Здравствуй, Маша. Извини, что так рано. Наверное, разбудил… Сначала позвонил, потом стал думать, что скажу, если твой муж откроет.

– Какой муж, Витя. – Маша втащила его за рукав в прихожую и закрыла дверь. – Ты ничего не понял. Я действительно собираюсь удочерить Аню, и у меня на период оформления, по идее, должна быть полная семья – это упрощает задачу. Миша согласен пока со мной не разводиться, поддержать. Но это ничего не меняет между нами! Мы не будем жить вместе. Просто развод откладывается.

– Да? – тоскливо переспросил Виктор. – Откладывается… Но вы будете вместе заботиться о ребенке, это все меняет. Вот что я понял.

– Я говорю: мы с ним стали совершенно чужими.

– Да, но ты любишь Аню, и он может полюбить ее или сделать вид. Ты ради счастья ребенка примешь его, Маша. Прости, пожалуйста, мой эгоизм. Получается, я вроде не желаю Анечке нормальной семьи… Но мне так плохо, честно говоря. Стыдно в этом признаваться.

– Ты что. – Маша притянула его к себе за полы расстегнутой куртки. – Ты что, глупый. Ты не просто так сейчас пришел. Я тебя звала. Душила подушку, отгоняла мысли, искала кусочек тепла в этом холоде. – Она взяла его ладони и прижала к своему лицу. – И вот. Это и есть мое тепло. Я знаю.

Они долго стояли, обнявшись, и радовались дыханию друг друга. Потом он коснулся губами ее губ… Зачем людям нужны слова? Они только все портят. Когда природа хочет дать счастье своим детям, она соединяет две половинки в полной тишине и тайне. Никого в тот день не было на земле, только рыжая женщина и безумно влюбленный в нее мужчина. Волна страсти подняла их так высоко, что они отрешились от всего на свете.

– Ты знаешь, – сказал Виктор, склонившись над Машей, чтобы наглядеться, наконец, на ее лицо, насмотреться на которое он не мог, – мне сейчас море по колено. Вот скажи: иди, голову кому-то оторви. Или: поймай белую макаку – я это сделаю.

– Серьезно? – удивилась Маша. – Витя, но мне не нужна чья-то оторванная голова. А белая макака… Ты думаешь, такие бывают? Это предложение рассматривается.

Маша не могла себе представить, что она полдня способна ни о чем не думать, ничего не помнить, ничего не чувствовать, кроме неги и сознания того, что она лежит, как жемчужина в раковине. Ее даже не испугал телефонный звонок. Она правда сразу поняла, что звонит Лена.