Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

Без всякого плана в голове Эдди трусцой посеменил по Южной Сентрал-парк, а дождь в это время перешел в настоящий ливень. Он питал туманную надежду, что или у «Морица», или у «Плазы» найдет цепочку такси, ждущих у тротуара постояльцев отелей. Но вместо этого он увидел две очереди из постояльцев, нетерпеливо ждущих такси.

Эдди метнулся в «Плазу», подбежал к портье и попросил его разменять десятидолларовую купюру, чтобы было много-много мелочи. Если бы у него была точно необходимая сумма, он мог бы сесть в автобус на Мэдисон-авеню. Но прежде чем он успел пробормотать, что ему надо, женщина за стойкой спросила его, постоялец ли он отеля. Случалось, Эдди неожиданно для себя мог соврать, но почти никогда, если это было необходимо.

— Нет, я не постоялец отеля, мне просто нужны деньги на автобус, — признался он.

Женщина покачала головой.

— Если вы здесь не живете, меня задергают, — сказала она.

Эдди пришлось бежать по Пятой авеню, прежде чем он смог пересечь улицу на Шестьдесят второй. Потом он побежал по Мэдисон, пока не увидел кофейню, где смог купить диетическую колу только для того, чтобы получить мелочь на сдачу. Он оставил бутылочку с колой у кассы, добавив к ней чрезвычайно щедрые чаевые, но кассирше чаевые показались недостаточными. Она смотрела на это так: ведь Эдди оставил ей бутылку, от которой она должна была как-то избавиться — задача ниже ее достоинства или невыполнимая. Или и то и другое.

— Нужно мне из-за тебя дергаться! — крикнула она ему вслед.

Видимо, заработать немного мелочи было для нее невыносимо.

Эдди ждал под дождем автобуса на Мэдисон-авеню. Он уже промок и опаздывал на пять минут. Часы показывали 7.35. Мероприятие начиналось в восемь. Организаторы чтений Рут Коул в «Уай» просили Эдди и Рут встретиться за кулисами, чтобы «успеть немного попривыкнуть друг к другу». Никто — и уж конечно, не Эдди и не Рут — не сказал «заново познакомиться». (Как можно заново познакомиться с четырехлетней девочкой, когда ей исполнилось тридцать шесть?)

Остальные люди, ждавшие автобуса, были достаточно осмотрительны — они отошли от края тротуара, а Эдди остался стоять там, где встал. Автобус, перед тем как остановиться, расплескал грязную лужу под колесами, и Эдди обрызгало с ног до головы. Теперь он не только промок, но еще и был весь в слякоти, а на дне его портфеля плескались остатки грязной лужи.

Он надписал для Рут экземпляр «Шестидесяти раз», хотя книга и издавалась тремя годами ранее, и если у Рут было желание ее прочесть, то она уже сделала это. Эдди часто представлял себе, как Тед Коул отпускает в присутствии дочери замечания по поводу «Шестидесяти раз».

«Это называется выдавать желаемое за действительное», — мог бы сказать Тед. Или: «Чистое преувеличение — твоя мать была едва знакома с этим парнем». Однако на самом деле Тед сказал Рут кое-что более интересное. Вот что Тед сказал дочери: «Этот несчастный парнишка потрахал твою мать и с тех пор никак не может очухаться».

— Он уже больше не парнишка, па, — ответила Рут. — Если мне уже за тридцать, то Эдди О'Харе должно быть за сорок, да?

— Он так и остался парнишкой, Рути, — сказал ей Тед. — Эдди всегда будет парнишкой.

И в самом деле, Эдди, садясь в автобус на Мэдисон-авеню, был исполнен такого волнения и тревоги, что напоминал сорокавосьмилетнего подростка. Водитель разозлился на него за то, что тот не знает точно, сколько надо платить, и хотя у Эдди карман растопырился от кучи мелочи, брюки у него были такие мокрые, что ему приходилось вытаскивать по монетке за раз. Люди, стоявшие за ним — большинство из них все еще под дождем, — тоже разозлились на Эдди.

Потом, попытавшись вылить из сумки набравшуюся туда воду, Эдди облил коричневатой жидкостью туфли пожилого человека, который не говорил по-английски. Эдди не знал языка, на котором заговорил с ним этот человек. Эдди даже не разобрал, что это за язык. К тому же расслышать что-либо в автобусе было непросто, как невозможно разобрать и бормотание водителя, который время от времени объявлял названия перпендикулярных улиц — остановки или остановки по требованию, на которых они не останавливались.

Причиной, по которой Эдди ничего слышал, был молодой чернокожий человек, который развалился на сиденье у прохода с большой магнитолой на коленях. Громкая, непристойная песня оглушительно звучала на весь автобус, единственными различимыми словами были бесконечные повторы: «Ты бы так и не врубился, в чем тут суть, мужик, сиди она у тебя на ряжке!»

— Извините, — сказал Эдди молодому человеку. — Не могли бы вы сделать потише? Я не слышу, что говорит водитель.

Молодой человек обаятельно улыбнулся и сказал:

— Я не слышу, что вы говорите. Этот ящик так орет — ни хера не слышно!

Некоторые из сидящих поблизости пассажиров разразились то ли нервным, то ли одобрительным смехом. Эдди перегнулся над почтенной чернокожей женщиной, чтобы тыльной стороной ладони протереть запотевшее стекло. Возможно, ему удастся увидеть, какие улицы они пересекают. Но его объемистая сумка соскользнула с плеча — плечевая лямка промокла, как и одежда Эдди, — и ударила женщину по лицу.

Портфель сбил очки с носа женщины; к счастью, она успела их подхватить у себя на коленях, но схватила она их слишком сильно и выдавила одну линзу из оправы. Она посмотрела на Эдди подслеповатым взглядом, в котором была невменяемость человека, пережившего много разочарований и печалей.

— Зачем вы меня дергаете? — спросила она.

Оглушающая песня о сути, усевшейся на чье-то лицо, мгновенно смолкла. Молодой человек, сидевший на сиденье у прохода, встал, прижав смолкшую магнитолу к груди, как булыжник.

— Это моя мать, — сказал парень. Он был невысок — его макушка едва доходила до узла галстука Эдди, но шея у него была бычья, а плечи — в два раза шире, чем у Эдди. — Ты зачем дергаешь мою мамочку? — спросил молодой человек столь устрашающей наружности.

После того как Эдди вышел из спортивного клуба, он уже в четвертый раз слышал о том, что кто-то кого-то «дергает». Вот почему он никогда не хотел жить в Нью-Йорке.

— Я просто пытался разглядеть, где мы едем и не пора ли мне выходить, — сказал Эдди.

— Пора-пора, — сказал наглый парень, дергая за сигнальный шнурок. Водитель затормозил, и Эдди потерял равновесие. Его тяжелая сумка снова соскользнула с плеча, но на сей раз никого не ударила, потому что Эдди ухватил ее обеими руками. — Вот тут тебе в самый раз выходить, — сказал коренастый парень.

Его мать и несколько других пассажиров согласились с этим.

Может, это уже почти Девяносто вторая, думал Эдди, выходя из автобуса. (Оказалось, что это Восемьдесят первая.) Перед тем как шагнуть на тротуар, он услышал, как кто-то из пассажиров сказал: «Избавились, слава богу!»

Несколько минут спустя Эдди, пробежав по Восемьдесят девятой к восточной стороне Парк-авеню, увидел свободное такси. Даже не соображая, что он всего в трех кварталах вдоль и одном поперек от места назначения, Эдди махнул водителю, сел в машину и сказал, куда ехать.

— Девяносто вторая и Лекс? — сказал водитель. — Черт, вам бы нужно было дойти пешком — вы же весь мокрый!

— Но я опаздываю, — неуверенно ответил Эдди.

— Все опаздывают, — сказал ему таксист.

На счетчике набежало всего ничего, и Эдди попытался ублажить водителя, вручив ему всю горсть мелочи.

— Черт! — завопил таксист. — Что я буду с этим делать?

Хотя бы этот не сказал, что его дергают по пустякам, подумал Эдди, заталкивая монеты назад в карман пиджака. Все купюры в бумажнике Эдди тоже промокли, и таксист и к ним отнесся неодобрительно.

— Ты хуже чем опоздал и промок, — сказал водитель Эдди. — Ты, бля, задерганный какой-то!

— Спасибо, — сказал Эдди. (Как-то раз, пребывая в особо философическом настроении, Мятный О'Хара посоветовал Эдди никогда не воротить нос, слыша комплимент в свой адрес, — в конечном счете этих комплиментов может быть не так уж и много в жизни.)

Так, мокрый и грязный, Эдди О'Хара предстал перед молодой женщиной, проверявшей билеты у входа в переполненный холл «Уай» на Девяносто второй улице.

— Я пришел на чтения. Я знаю, что немного опоздал… — начал Эдди.

— А где ваш билет? — спросила его девушка. — У нас аншлаг. Все билеты проданы уже несколько недель назад.

Аншлаг! Эдди редко видел, чтобы в Концертном зале Кауфмана был аншлаг. Он слышал там несколько чтений знаменитых авторов; он даже представлял публике одного-двух из них. Когда здесь устраивались чтения для самого Эдди, он читал, конечно, вместе с другими приглашенными авторами; только широко известные писатели вроде Рут Коул удостаивались сольных выступлений. В последний раз, когда на чтения приглашался Эдди, мероприятие было заявлено как «вечер романа нравов», а может быть, это был «вечер комического романа нравов». Или «комических нравов»? Эдди запомнилось только, что два других автора, читавших с ним, были занимательнее его.