Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

— Видите ли… — сказал Эдди билетерше. — Мне не нужно билета, потому что я представляющий.

Он выуживал из своего промокшего портфеля экземпляр «Шестидесяти раз», подписанный им для Рут. Он хотел показать девушке свою фотографию на заднике — доказательство того, что он не самозванец.

— Кто вы? — спросила девушка.

Потом она увидела набухшую от дождя книгу, которую Эдди протягивал ей.

ШЕСТЬДЕСЯТ РАЗ

Роман

Эд О'Хара

(Только на своих книгах Эдди наконец-то добился, чтобы его называли Эд. Отец по-прежнему называл его Эдвард, а все остальные — Эдди. Даже отрицательные отзывы доставляли ему некоторое удовольствие, если его в них называли просто Эд О'Хара.)

— Я — представляющий, — повторил Эдди молоденькой билетерше. — Я — Эд О'Хара.

— О господи! — воскликнула девушка. — Вы — Эдди О'Хара! Они вас заждались. Как же вы поздно!

— Прошу прощения… — начал он, но девушка уже потащила его сквозь толпу.

«Аншлаг!» — думал Эдди.

Ну и публика здесь собралась. И какие молодые. Большинство, похоже, еще студенты. Такая аудитория была нетипична для «Уай», хотя Эдди стал замечать и обычных людей. По представлениям Эдди, «обычные люди» — это была мрачного вида литературная толпа, заранее настроенная против того, что они услышат. Здесь собралась вовсе не та аудитория, которая заявлялась на чтения Эдди О'Хары, — он не видел ни хрупких женщин средних лет, всегда приходящих в одиночестве или в сопровождении весьма смятенной подружки, ни травмированных молодых людей, всегда поражавших Эдди своей слишком пригожей наружностью. (Именно таким видел Эдди и себя: слишком пригожим, вовсе не на мужской манер.)

«Господи Иисусе, что я здесь делаю? — думал Эдди. — Почему я согласился представлять Рут Коул? Почему они попросили меня, — недоумевал он. — Может быть, это была идея Рут?»

Воздух за кулисами был такой спертый, что Эдди не мог отличить запах своего пота от амбре поврежденной дождем одежды, не говоря уже о зловонии натекшей с него лужи.

— Тут рядом с комнатой отдыха есть умывальник, — говорила девушка, — если вы хотите… это… почиститься.

«Я в полном дерьме, и мне нечего им сказать», — решил Эдди.

Долгие годы он представлял себе, как снова встретится с Рут. Но он воображал эту встречу совсем по-другому — что-нибудь более интимное, может быть, ланч или обед. Наверно, и Рут иногда представляла себе, как встречает его. Ведь должен же был Тед рассказать дочери о ее матери и обстоятельствах лета 58-го года; вряд ли Тед стал бы сдерживаться. И естественно, Эдди должен был стать участником истории, если не главным ее злодеем.

И разве неверно было предположить, что Эдди и Рут найдется что сказать друг другу, даже если у них только один общий интерес — Марион? В конечном счете оба они писали романы, хотя и бесконечно разные — Рут была суперзвездой, а Эдди…

«Боже мой, что же я такое? — спросил себя Эдди. — По сравнению с Рут Коул я — нуль».

К такому он пришел выводу. Может быть, именно так и следовало ему начать свою речь.

И тем не менее, когда его пригласили представить Рут Коул, Эдди со всей пылкостью уверовал, что у него есть все основания принять это приглашение. В течение шести лет лелеял он одну тайну, которой хотел поделиться с Рут. В течение шести лет он хранил это свидетельство в себе. Теперь, в этот несчастный вечер, он принес это свидетельство с собой, в своем объемистом коричневом портфеле. Что с того, что оно теперь немного промокло?

В его портфеле лежала еще одна книга, книга, которая, думал Эдди, была куда важнее для Рут, чем экземпляр «Шестидесяти раз» с его автографом. Шесть лет назад, когда Эдди впервые прочел эту другую книгу, у него сразу же возникло искушение связаться с Рут; он даже взвешивал возможность сообщить Рут об этой книге каким-нибудь анонимным способом. Но потом он увидел телевизионное интервью с Рут, и кое-что из сказанного ею охладило пыл Эдди.

Рут никогда не распространялась о своем отце или о том, собирается ли она когда-нибудь написать книгу для детей. Когда интервьюеры спрашивали, учил ли ее отец писать, она отвечала: «Он дал мне кое-какие представления о том, что такое рассказ, и об игре в сквош. Но о том, как писать… Нет, поверьте, он не учил меня писать».

А когда ее спрашивали о матери — числится ли все еще ее мать «пропавшей», или оказало ли на нее сильное влияние (как на писателя или как на женщину) то, что она ребенком была «брошена» матерью, Рут, казалось, воспринимала это достаточно безразлично.

«Да, можно сказать, что моя мать все еще числится «пропавшей», хотя я не ищу ее. Если бы она искала меня, то уже бы нашла. Поскольку именно она ушла от меня, я никогда не стану навязывать ей себя. Если она хочет меня найти, то сделать это очень легко», — говорила Рут.

А именно в том интервью, которое удержало Эдди от намерения связаться с ней шестью годами ранее, интервьюер попытался дать романам Рут Коул личную интерпретацию: «Но в ваших книгах — во всех ваших книгах — нет матерей». («Там и отцов тоже нет», — ответила Рут.) «Да, но, — продолжал интервьюер, — у ваших персонажей-женщин есть подруги, у них есть друзья-мужчины — ну, в смысле любовники, — но эти женщины не поддерживают никаких отношений со своими матерями. Мы даже почти не встречаемся с их матерями. Вам это не кажется… по меньшей мере странным?» («Нет, если у вас нет матери», — ответила Рут.)

Эдди пришел к выводу, что Рут не хочет знать о своей матери. И потому он оставил свое «свидетельство» при себе. Но когда поступило приглашение представить Рут Коул в «Уай» на Девяносто второй улице, Эдди решил, что Рут, конечно же, хочет узнать про свою мать! А потому он и принял это предложение. И теперь в своем портфеле-утопленнике он принес эту таинственную книгу, которую шесть лет назад чуть было не всучил Рут.

Эдди О'Хара был убежден, что книгу эту написала Марион.

Шел уже девятый час. Битком набитый концертный зал заявлял о своем нетерпеливом присутствии, как огромное животное, посаженное в клетку, хотя Эдди отсюда не мог увидеть собравшихся. Девушка, держа Эдди за влажную руку, провела его темным заплесневелым коридором, потом наверх по винтовой лестнице, мимо высоких занавесей за тускло освещенной сценой. Там Эдди увидел рабочего сцены, сидящего на стуле. Неприятного вида молодой человек был загипнотизирован телевизионной камерой, направленной на подиум на сцене. Эдди обратил внимание на полный стакан с водой и микрофон. Он сделал себе заметку на память не пить воду из стакана. Вода предназначалась для Рут — не для ее низкопробного представляющего.

Потом Эдди провели в ярко освещенную комнату отдыха с ослепительными зеркалами и сияющими гримерными лампами. Эдди давно отрепетировал, что он скажет Рут, когда они встретятся: «Боже мой, как вы выросли!» Для автора комических романов он был не очень умелым шутником. И тем не менее эти слова были готовы сорваться с его губ — он уже высвободил влажную правую руку из наплечной лямки портфеля, — но женщина, шагнувшая ему навстречу, была не Рут, и она не пожала Эдди руку. Это была ужасно милая женщина — один из организаторов в «Уай». Эдди встречал ее несколько раз. Она была неизменно дружелюбной и искренней и делала все возможное, чтобы Эдди чувствовал себя в своей тарелке. Мелисса — вот как ее звали. Она поцеловала влажную щеку Эдди и сказала ему:

— Мы так волновались за вас!

— Боже мой, как вы выросли! — вырвалось у Эдди.

Мелисса, которая ничуть не выросла — и беременна в это время она не была, — с удивлением посмотрела на него. Мелисса была таким милым человеком, что, казалось, ее больше заботит состояние Эдди, чем собственная обида, хотя Эдди и был готов разрыдаться за нее.

Потом кто-то пожал протянутую руку Эдди — рукопожатие было слишком сильным и энергичным для Рут, а потому Эдди сумел удержаться и не повторить еще раз: «Боже мой, как вы выросли!» Это был Карл — еще один из милых людей, руководивший деятельностью Унтербергского поэтического центра[16]. Карл был поэтом, к тому же остроумным человеком, высоким, как Эдди, и всегда дружелюбно к нему относившимся. (Именно благодаря дружелюбию Карла Эдди приглашали на многие мероприятия, организуемые в «Уай» на Девяносто второй улице, даже на такие, до которых, по мнению Эдди, он не дорос, как, например, нынешнее.)

— Дождь… — сказал Карлу Эдди.

В комнату отдыха затиснулось человек пять-шесть, и, услышав замечание Эдди, все они разразились смехом. Именно такой бесстрастный старомодный юмор можно было встретить в каком-нибудь романе Эда О'Хары! Но Эдди просто не знал, что еще ему сказать. Он принялся пожимать присутствующим руки, а вода стекала с него, как с промокшей собаки.

Был здесь и тот важный деятель из «Рэндом хауса»[17], редактор Рут. (Редактором двух первых романов Рут была недавно умершая женщина, и теперь ее место занял этот тип.) Эдди видел его три или четыре раза и никак не мог запомнить его имя. Но как бы ни звали этого важного редактора, он тоже не мог запомнить, что уже знакомился с Эдди. Эдди никогда до сегодняшнего вечера не находил в этом ничего оскорбительного.