Полшага до мечты - Лазарева Ирина

— Что там за свара? — надтреснутым голосом окликнул Сережа из кухни и, не получив ответа, вышел в коридор.

Анна механически подняла на него одичалые глаза и нетвердыми шагами прошла мимо в отведенную ей комнату.

— Аня, а ну стой… что еще стряслось? Аня, Ань! Посмотри-ка на меня! Тебя что ли Танька обидела? Да?!.. Ну точно!.. — Он шумно задышал носом и сжал кулаки. — Ах ты, дрянь! Сейчас я ей, шпендре паршивой, ручонки пообломаю. — Он выскочил в одной рубашке и тапочках на мороз и побежал к калитке. — А ну пошла отсюда вон! — закричал он с неоправданным исступлением. — Вон, я сказал! Дрянь! Дрянь!.. У нас несчастье, а тебе все неймется?! На хрена ты приперлась? Зуд у тебя, тварь поганая?!Убью-ю-ю!.. — Дальше совсем неразборчиво: по-видимому, с юношей случилась настоящая истерика.

Матвей схватил брата, тот трясся и рвался, как безумный, было очевидно, что горе его выплеснулось в столь неприглядной форме.

Матвей махнул рукой Татьяне; та уже торопливо уходила, скользила плоскими подошвами сапог по укатанному снегу, испуганно оглядываясь. Из домов напротив вышли соседи посмотреть, что за шум у калитки Иртеньевых.

— И чтоб забыла сюда дорогу! Попробуй сунься еще!.. Паршивая дрянь!.. — неслось ей вслед.

Матвей потащил брата к дому, почти понес. Аня, совершенно раздавленная, стояла на крыльце не в силах стряхнуть оцепенение. Матвей протолкнул Сережу в прихожую, рывком задернул туда же Анну и захлопнул дверь.

— Так, дурдом прекратить! Сережа, успокойся. Тихо, тихо, — повторял он, волоча парня к дивану. — Ложись-ка, вот так, тебе надо еще поспать. Лег поздно, встал рано — нервы и не выдержали.

Говоря это, он укутывал дрожащего юношу пледом; у Сергея стучали зубы. Аня принесла шерстяное одеяло из спальни. Они посидели рядом с братом, пока тот не затих; скоро выяснилось, что он и в самом деле заснул. Лицо у него было измученным, он прерывисто дышал во сне, как дышат больные с высокой температурой, но постепенно дыхание выровнялось, и Матвей с Аней смогли оставить его одного.

Анна прошла в свою спальню. Дверь от комнаты запиралась на обыкновенный крючок. Аня закинула крючок в петлю и стала складывать в дорожную сумку свои вещи и косметику. В голове у нее по-прежнему был полный вакуум, лишь свербела одна мысль: надо поскорее уехать. Жаль, что не уехала с мамой: рассчитывала остаться здесь еще на несколько дней. Придется теперь возвращаться в электричке: в гарнизон их привез Богданов на своей машине, а ее осталась в Москве,

Дверь дернули снаружи и голос Матвея сказал:

— Аня, открой, нам надо поговорить.

Она в страхе замерла, как злоумышленник, застигнутый на месте преступления. Только бы не вошел! Что ему стоит сорвать крючок? Вся надежда на то, что он поостережется создавать шум, когда Сережа спит. Видеть Матвея, а тем более говорить с ним она сейчас не могла. Он не уходил и очень тихо постукивал в дверь. Аня прокралась на цыпочках к окну, со всеми предосторожностями приоткрыла раму, выбросила во двор сумку, потом вылезла сама и, пригибаясь, потрусила к калитке.

Уже сидя в электричке у широкого окна, она увидела, как вдалеке устремился в небо истребитель; ей стало душно и больно в груди. Она достала мобильный телефон и набрала сообщение Матвею: «Я в поезде. Еду домой. Пусть Сережа свяжется со мной, когда проснется. Ты мне не звони».

Глава 14

Прошел февраль, за ним пролетел слякотный апрель. В начале мая весна по-настоящему куражилась: выдавала волшебные деньки, напоенные солнцем и бередящими душу ароматами, то вдруг с ночи сыпала мелким неутомимым дождичком; утром через силу светало.

Тёмка, как всегда, хныкал и не хотел вылезать из постели. Сережа тоже просыпался с трудом — на рассвете сон юных людей крепок. Аня вставала раньше всех, чтобы успеть принять душ, потом ванную занимал Сережа, наконец из спальни, свесив бессильно руки и волоча ноги, выходил Тёмка. Лицо его являло собой укор всему окружающему миру. Утром ему все было нехорошо, все раздражало и решительно не нравилось. Аня с Сережей одевали мальчика сообща: сам он сидел в бездействии, обиженно выпятив нижнюю губу.

День катился к вечеру как по ровному желобу, с утра каждому свое — детсад, школа, работа — дальше допускались варианты.

С Сережей со времени последнего эмоционального взрыва произошла необъяснимая метаморфоза: он без видимых причин для окружающих буквально за месяц обрел несокрушимое спокойствие — возможно, чисто внешнее, но вполне убедительное. Он больше не походил на ранимого впечатлительного юношу, совсем наоборот — выглядел человеком, который твердо знает, что делает и что говорит.