Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна

Полина расстегнула «молнию» у Георгия на джинсах, накрылась полами его куртки. А вообще-то могла бы и не накрываться. Ей было все равно, видит ее кто-нибудь или нет, она чувствовала только, как хорошо ему от ее прикосновений и ласк, как он вздрагивает от ее дыхания и весь тянется к ней, в самую глубину ее губ…

Кажется, он хотел оттолкнуть ее за секунду до того, как совсем перестал владеть собою. Но она не хотела, чтобы дальше все происходило с ним без нее, и схватилась руками за ремень его джинсов. И не отпускала его, пока все в нем вздрагивало, и пылало, и рвалось наружу, и весь он был ее, весь до последней капли, любимый, единственный и прекрасный!

– Нету рыжих во святых, – отдышавшись, шепнул Георгий. – И любимей тебя никого нету.

Полина тихо засмеялась и, скользнув щекой по его животу, по груди, вынырнула из-под куртки прямо у него под подбородком.

– Сам рыжий, – сказала она, потеревшись носом об его отросшую щетину. – А борода почему черная?

– Аномалия, – объяснил он, целуя ее раскрасневшиеся щеки. – Я сейчас в туалете побреюсь.

– Магнитная аномалия, – вспомнила Полина какой-то давний школьный урок. – Ты и правда магнитный, Егорушка, ужасно ты меня к себе притягиваешь… А ты же так и не поел! – ахнула она. – И лететь нам недолго, не покормят ведь! Что же теперь делать?

Наверное, в ее голосе прозвучало такое неподдельное отчаяние, что Георгий рассмеялся.

– Что делать? Да требовать, чтоб самолет немедленно посадили и меня покормили бы, что ж еще. Не переживай, Полинка, я довольно долго могу не есть, – сказал он. – Я вообще не замысловатей верблюда. Ну, если хочешь, можем рыбы пожевать, купить-то я ее успел.

Он вытащил из-под сиденья свою сумку, и Полина достала оттуда тяжелый сверток, пахнущий рыбой и дымом.

– Ого! – сказала она, разворачивая рыбу у себя на коленях. – Красивая какая! Золотая…

– Это, сказали, нельма, – показал Георгий. – Это чир, а это ленский омуль. Там хлеб есть, налетай!

– Нет уж, это ты налетай, – улыбнулась она. – У тебя аж глаза заблестели, Егорушка!

– Говорю же, незамысловатый я, – пробормотал он, впиваясь зубами в прозрачный, без костей, кусок нельмы. – И рыбу люблю, я ж на море вырос. Да! – вдруг вспомнил он, отрываясь от рыбы. – Тебя ведь сестра просила позвонить, а я и забыл тебе сказать. Она волнуется, наверное.

– Все равно звонить было некогда, – резонно заметила Полина. – Из Благовещенска позвоню, там, надеюсь, поспокойнее будет… Она же знает, что ты ко мне полетел? – Георгий кивнул. – Ну и все, не переживай. Ева быстрее все про тебя почувствует, чем ты словами скажешь. Так что она, я думаю, за меня уже не волнуется. Они вообще-то привыкли, что я сначала делаю, а потом думаю, – покаянным тоном добавила она.

– Ну, давай-давай, улыбайся, что исподлобья смотришь? – Георгий сам улыбнулся. – Ждешь, что я тебя за это хвалить начну?

– Что ругать начнешь, – вздохнула Полина и, не выдержав, все-таки улыбнулась.

– Вот так, – удовлетворенно кивнул Георгий. – Не буду ругать. Нравится мне, как ты улыбаешься, я такой улыбки ни у кого не видел. Она на пленке хорошо получится, улыбка твоя… – сказал он, и Полина увидела, как при этих словах что-то встало в его глазах – то самое, ей неведомое и притягивающее, как магнит.

Ее смутили эти его слова. Даже не верилось, что он говорит о ней, а не о какой-то особенной, совсем на нее непохожей, красивой женщине!

– А мне, знаешь, все-таки жалко, – снова вздохнула Полина.

– Чего? – удивился Георгий.

– Что так все получилось. То есть не всего жалко, конечно, – поспешила она добавить. – А что с мозаикой ничего не получилось, вот чего жалко. Выходит, все это и правда моя блажь, а на самом деле…

– Полин, да ты что? – Она заметила, что он мгновенно расстроился. – Что значит блажь? Подумаешь, здесь не получилось, один раз не получилось, да хоть сто раз! На сто первый получится. У меня тоже так было, – сказал он. – На сто первый раз… И я тоже разу где-то на восемьдесят девятом уверен был, что ничего и никогда. Ну, хочешь, когда вернемся, ты всю квартиру смальтой выложишь? Или, например, хоть меня можешь мозаикой обложить, – предложил он. – А что, интересная получится композиция: я весь в зеленом мраморе и золотой смальте, как символ… Чего вот только символ?

– Прямых чувств! – засмеялась Полина.

– Да? – удивился он. – Ну, пусть так. Ты все-таки поела бы, а? А то все только я один ем, как Гаргантюа какой.

Георгий доел рыбину и пошел мыть руки. Полина ждала, когда он вернется, и ужасно по нему скучала.

Самолет летел все дальше на восток, в иллюминаторе еле угадывались облака – слоистые, темные. Над ними ослепительно сияли крупные звезды.

«Все-таки они пешеходно-слоистые, – подумала Полина. – Там, где край лучистых небес, необъятно гулких небес, за высокой медной горой, где рождается месяц по вечерам за серебряною горой… Ну и пусть у меня дурость в голове, а все равно это так!»

– Ты о чем думаешь? – спросил Георгий, садясь рядом.

– О тебе. – Полина прижалась к его плечу, подышала в ворот медного свитера. – Что я тебя ужас как люблю. И что мы с тобой летим домой.