Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна

И Георгий появился в дверях кухни как призрак – во всяком случае, так тихо, что Полина вздрогнула. Или просто она никак не могла привыкнуть к тому, что он такой большой, особенно в полумраке?

– Почему ты не раздеваешься? – спросил он. – Я же слышал, как ты пришла.

– Да как-то… – пробормотала Полина. – Страшноватый у тебя какой-то гость.

– Я его ждал, – сказал Георгий. – Хотя не ждать должен был, а сам к нему пойти. Но я не мог.

– Ну конечно, ты же заболел, – кивнула она. – Как ты себя чувствуешь, кстати?

Сама того не замечая, Полина говорила робко и смотрела испуганно.

У него что-то такое стояло в глазах, что у нее мороз проходил по коже.

– Не потому, – не отвечая на вопрос о здоровье – кажется, он его даже не услышал, – сказал Георгий. – Я по малодушию своему не мог.

– Ну, это ты зря, – пожала она плечами. – Какой же ты малодушный?

– А ты откуда знаешь, какой я? – Он вдруг улыбнулся – хоть и невесело, но все-таки…

– Это мне мой гигантский жизненный опыт подсказывает. – Полина тоже сразу повеселела; во всяком случае, ее непонятная робость развеялась. – Может, поедим чего-нибудь? А то я только пила весь вечер, да и то гадость какую-то.

– Ты куртку сначала сними. – Он сам снял с нее расшитую бисером дубленку, которую она не заметила как расстегнула – просто теребила, волнуясь, пуговицы. – Очень спать хочешь?

– Да не то чтобы очень, – сказала Полина. – А что, надо что-нибудь делать?

– Ничего не надо. Я думал… Можно, я посижу здесь немного, а?

– На кухне, что ли? – удивилась она. – Да сиди на здоровье сколько хочешь, если нравится.

Георгий тут же опустился на табуретку и, почему-то не выпуская из рук Полинину дубленку, невидяще уставился в стену.

– Егор… – проследив его взгляд, спросила Полина; голос у нее дрогнул. – Егорушка, что с тобой?..

Он тоже вздрогнул – то ли от звуков ее голоса, то ли от того, во что всматривался этим своим жутковатым взглядом.

– Я сейчас уйду, – словно извиняясь, торопливо проговорил он. – Ты сейчас ляжешь, не сердись…

– Слушай, хватит, а? – Полина немедленно рассердилась. – То посижу, то уйду, то не спи, то вали спать… Ну-ка, отдай мою верхнюю одежду и немедленно говори, что с тобой!

– Не уходи, Полина, пожалуйста. – Он прижал к себе ее дубленку, видимо, таким странным образом отреагировав на замечание про верхнюю одежду. – Я не хотел тебе навязываться, но мне, честное слово, так плохо, что…

– Плечо болит? – испугалась она. – А температуру ты мерил?

– Да какое там плечо! – Глаза его вспыхнули таким лихорадочным огнем, которого в них не было даже от температуры.

Вспыхнули – и тут же погасли, словно дымом заволоклись.

– Почему ты сказал, что тебе жить не хочется? – тихо спросила Полина. – Я случайно услышала…

– Я правда не хотел тебе навязываться, – повторил он.

– А ты захоти.

Полина села на вторую табуретку. Теперь они с Георгием сидели друг напротив друга, разделенные кухонным столом. Кусочки смальты, разбросанные по столу, поблескивали в свете уличного фонаря ласково и загадочно.

– Что я, камень какой? – сердито спросила она. – Мне и рассказать ничего нельзя по-человечески?

– Ты не камень. – Он коротко улыбнулся, но глаза не повеселели от улыбки: не сделались светло-карими, а остались темными, дымными. – Ты как огонек.

– Огонек! – хмыкнула Полина. – Смотри не обожгись.

Последние слова она, впрочем, проговорила растерянно, потому что Георгий взял ее руку и прижал к своей щеке, как тогда, без сознания, потом потерся о ее руку щекою, поднес к губам, быстро поцеловал в ладонь и, наклонив голову, спрятал в ней лицо – именно спрятал, хотя его лицо не могло ведь уместиться в Полининой ладони…

– Мне совсем плохо, – сказал он, не поднимая головы.

– Егорушка, ну не надо так, а? – Полина почувствовала, что сейчас заплачет. – Ну не говори так, а? Ты возьми да просто и скажи, что с тобой случилось. Просто скажи, и все!

– Я просто скажу, – послушно повторил он.

Все попытки выведать у Саши, на каких условиях лично ему, Георгию, удастся покинуть «эти гостеприимные места», успехом не увенчались. Саша был тверд как скала и все вопросы на эту тему игнорировал, не боясь показаться невежливым.

Малик в последнее время стал неразговорчив и даже резок с ними, поэтому Георгий предпочитал ни о чем его не расспрашивать. А больше никого они и не видели: к окну подходить Малик категорически запретил, комнату стал проветривать сам, открывая окно минут на пять, при этом держал своих пленников под прицелом автомата, а во все остальное время окно было теперь закрыто снаружи ставнями.

– Видимо, переговоры вступили в решающую фазу, – заметил Саша. – Новый год будем дома праздновать.

Георгий предпочел промолчать – не из суеверия, а просто потому, что ничего об этом не знал. Саша не сообщил ему, о чем в последний раз говорил с отцом, и какие же он мог бы строить предположения насчет Нового года, если даже ближайшие дни, а то и часы тревожили неизвестностью?

Он чувствовал эту тревогу просто физически, поэтому, когда однажды утром Малик широко распахнул дверь комнаты, Георгий сразу понял, что тот пришел не с завтраком.

– Глаза друг другу завязывайте, быстро! – скомандовал он, бросая Георгию и Саше две черные косынки. – И руки давайте оба!

Щелкнули наручники, захлопнулась за спиной дверь.

– Все, что ли? – спросил Саша.

– Молчи! – рявкнул Малик; в его голосе не осталось и следа привычной доброжелательности.

– Как это «молчи»? – возмутился Саша. – Я что, немой? А кассеты? Вы же обещали! Я без кассет никуда не пойду, – упрямо сказал он, не обращая внимания на то, что Георгий дергает рукой, прикованной наручниками к его руке.

– Вот твои кассеты, полный рюкзак, можешь пощупать, – слегка сбавив тон, ответил Малик. – Георгий понесет, ты хотя бы сам себя донес. Мы честные люди, что обещали, то всегда делаем.

– Да уж… – начал было Саша, но тут Георгий так ткнул его в бок, что он замолчал.

Дорога вниз, с гор, по всему была похожа на дорогу наверх. Так же дергали за веревку, привязанную к наручникам, так же – ну, может, чуть слабее – подталкивали в спину прикладами… Но теперь Георгий чувствовал не уныние, душевное и физическое, а полную собранность – оттого, что эта дорога, которой он не видел сквозь темную повязку, все-таки, наверное, вела к свободе, а еще больше оттого, что Саша был рядом. Георгий каждую секунду чувствовал его присутствие, слышал его прерывистое дыхание и время от времени спрашивал:

– Очень устал, Саша, а? Ты потерпи, немного еще потерпи!..

Конечно, он устал – это чувствовалось и по дыханию, и по сбивчивым шагам. Георгий и сам устал, хотя был гораздо лучше подготовлен к долгим переходам, несмотря на болезнь и на то, что давно не был на воздухе.