Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна

– А он сюрприз тебе хотел сделать, – улыбнулся Вадим. – Он мне по телефону оттуда говорил: «Только, папа, сразу, как мы вернемся, поедем все втроем в Камарг, я Дюку сюрприз хочу сделать». Я ему: «Конечно, Саша, сразу поедем втроем в Камарг…»

Вадим замолчал. Георгий не знал, как нарушить невыносимое это молчание.

– Вы хоть выпили бы, Вадим Евгеньевич, – наконец выговорил он.

– Ты все еще думаешь, что от этого легче? – усмехнулся Вадим.

– Уже не думаю.

– Ну, значит, не сопьешься. А то тенденция, помнится, была. – Голос Вадима опять звучал спокойно, и глаза снова стали непроницаемыми. – Ты не передумал еще с кассетами возиться? – спросил он, помолчав.

– Нет, – ответил Георгий. – Как бы я мог передумать?

– Тогда позвони в Москве по этому телефону. – Вадим протянул ему визитную карточку. – Виталий Андреевич Стивенс, президент телекомпании «ЛОТ». Документы на отснятый материал все у него, англичане к тебе больше претензий не имеют. И он же тебе поможет разобраться, что там к чему с этими кассетами и что с ними теперь делать. Ты ведь их и не просматривал еще? – Георгий кивнул. – А Стивенс – профессионал абсолютный, можешь ему доверять. Он мой друг и компаньон, телекомпания эта в основном моя.

Георгий молчал, не зная, что сказать. Вернее, он не мог найти слов, которые выразили бы то, что он чувствовал сейчас.

– Спасибо, Вадим Евгеньевич, – наконец хрипло проговорил он.

– Не за что, – ответил Вадим. – Жалко было бы, если бы… совсем все напрасно.

– Да.

Они снова замолчали. Георгий смотрел в светлые, как у Саши, глаза Вадима.

– Что ты делать собираешься? – спросил тот.

– Во ВГИКе восстановиться. Я же мало что умею вообще-то. Так, чувствую больше, а это мне теперь глупым кажется, стыдным даже.

– Почему же глупым? – улыбнулся Вадим.

– Потому что уже пора уметь, на одной интуиции далеко не уедешь. Я же не девочка малолетняя, чтобы все только «ах, как красиво», – ответил Георгий.

– Бесплатно не восстановят, – мимолетным тоном заметил Вадим.

– Не надо, Вадим Евгеньевич. – Георгий почувствовал, как стыд пронизывает его с ног до головы. – И так уже…

– Ты сам-то веришь в то, что сейчас говоришь? – помолчав, спросил Вадим. – Ну, быстро: веришь или просто языком мелешь из показной вежливости?

Голос его звучал жестко, слова хлестали как пощечины. Георгий отвел глаза, чувствуя, что от стыда горят щеки и щиплет в носу.

– У меня деньги остались… – пробормотал он.

– На полтора семестра? И то если на хлебе и воде?

– Я бы постарался успеть… – снова пробормотал он и тут же, уже совсем другим тоном, глядя Вадиму прямо в глаза, сказал: – Нет, не успел бы. Я же теперь совсем по-другому понимаю, что мне надо уметь. И сколько времени надо, чтобы этому научиться, тоже понимаю. И я ведь оператор, сам фильм не сниму, а режиссеров совсем не знаю, и их тоже надо искать, что-то им показывать, учиться, как с ними работать… Это же очень сильное совпадение должно быть – чтобы режиссер так же, как я, понимал. Про линию между правдой и вымыслом, или как такое сделать, чтобы на экране виделось больше, чем говорится… Ну, это я неточно выражаю, заносит меня, – сам себя оборвал Георгий. – В общем, есть чему учиться. Саша все жалел, что он не режиссер, – вдруг улыбнулся он. – Говорил: «Мы бы с тобой, Дюк, настоящий фильм сняли, и назвали бы мы его «Практические дела философов»…»

– Да, я всегда боялся, что его в эту степь потянет. – В глазах Вадима тоже мелькнула улыбка. – В творческую среду. А он же не в меня удался, его бы там затоптали.

– Зря вы так – он на вас очень похож, – возразил Георгий. Он тоже не мог сказать про Сашу «был», хотя сам вздрагивал оттого, что Вадим говорил о сыне только в настоящем времени. – И глаза, и… Характер, конечно, совсем другой, но что-то… То, что больше характера, то ваше.

– Правда? – В голосе Вадима прозвучали какие-то робкие, совершенно неожиданные интонации. – Ты правда так думаешь, Дюк, или просто… для меня говоришь?

– Правда. Я ведь все время вас почему-то вспоминал, когда… там, с Сашей. Тогда не понимал даже, почему вдруг вас, мы же с вами один раз только виделись. А теперь понимаю. В нем вашего очень много, и весь он… весь он ваш, – ответил Георгий.

– А я и думать не мог, что он на меня похож… – медленно проговорил Вадим. – Да и как я мог такое думать, с моей-то жизнью? А он же… Я, как только он родился и потом все время – и когда он маленький был, и когда вырос уже, – другое думал: вот, раз упало мне на ладони такое драгоценное зернышко, значит, и от меня все-таки Бог не отвернулся, несмотря ни на что… Выходит, ошибался. – Вадимова трубка давно погасла, он не стал ее раскуривать, а выбил сигарету из Георгиевой пачки, быстро поднес к ней тлеющую головешку. Руки у него чуть заметно дрожали. – Это ведь мне теперь стало все равно, что с ними будет – с этими, которые его… Прямо сейчас они сдохнут или до Страшного суда дойдут. И прощение христианское тут ни при чем, какое у меня может быть прощение? Просто мне теперь все равно, – с каким-то даже недоумением повторил он. – А тогда, когда с Сашкой это случилось, я ведь думал: вот только вырву его оттуда, потом их за все за это не то что в пыль сотру – даже и пыли не оставлю. Все ведь я про них понимал: кто кого нанял, почему. То есть это мне тогда казалось, что я причины понимаю, а на самом-то деле…

– За что вы себя вините, Вадим Евгеньевич? – тихо сказал Георгий. – Разве вы виноваты, что так случилось?

– А кто же? – усмехнулся Вадим. У Георгия мороз прошел по коже – он никогда в жизни не видел такой жуткой усмешки. – Сашка все надо мной смеялся, что я, мол, перфекционист, что не первым не могу себя представить. Я ему не возражал, конечно, но про себя-то думал: «А почему я должен допускать, чтобы какие-то ничтожества меня на поворотах обходили?» Я и не допускал никогда, чего бы это ни стоило. Говоришь, не виноват… Но я-то не мальчик, должен был понимать, какую цену может жизнь заломить за неразборчивость. Ну, что обо мне, – оборвал себя Вадим. – Ты мне лучше про него расскажи, Дюк, – попросил он. – Что помнишь, то и расскажи.

– Я все помню, – сказал Георгий. – Думаете, про него хоть что-то можно забыть?

Когда он замолчал, за окнами еще не светлело – все-таки рассвет был поздний, зимний, – но уже чувствовалось что-то утреннее, новое. И вода плескалась под досками террасы так, словно волны просыпались после долгой ночи.

– Устал, Дюк? – спохватился Вадим. – Замучил я тебя…

Но Георгий совсем не чувствовал усталости, даже после нескольких часов непрерывного рассказа. Он устал держать все это в себе и не понимал теперь, как выдерживал это до сих пор.