Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна

– Да ничего, – пожал плечами Георгий. – Почитаю, наверное, здесь книжек по кино много. Ты же уходишь?

– Так ведь я обещала…

– Ну вот, буду сидеть и ждать, пока ты вернешься и обратишь на меня снисходительный взор, – сказал он. – Я же не девчонка, мне можно.

– Ты хоть плов доешь, – вздохнула Полина. – По-моему, ты за завтраком все-таки не наелся… Очень уж ты огромный!

– Я выйду, куплю что-нибудь, – сказал Георгий. – И, кстати, микроволновку тоже куплю. Я в ней раньше все готовил, это легко.

– Документов ведь нету у тебя, а вдруг тебя менты заберут? – напомнила она. – Сиди уж лучше дома.

– Я им не дамся, – улыбнулся он. – Может, пока что камешков еще наколотить?

– Давай, – засмеялась Полина. – Надо же, как мне повезло – дармовая сила, да еще какая! Надо молоток настоящий купить, здоровенный такой, ты тогда вообще мозаичистом заделаешься.

– Приходи скорее, – сказал Георгий. – Будут тебе камешки.

«Почему он так сказал? – думала Полина, выходя из метро у Покровских Ворот, рядом с Евиной больницей. – Снисходительный взор… И правда, что ли, ему надо, чтобы я поскорее пришла?»

При этом она с удивлением и с каким-то даже недоверием к себе чувствовала, что самой ей только этого и надо. Поскорее вернуться домой, увидеть, как он сидит на табуретке в кухне, такой неправдоподобно большой, и отбивает молотком мраморные камешки. Или не отбивает, и не сидит, и вообще все равно, что он делает – только бы был опять такой почти веселый, как сегодня с утра, и не было бы этого темного дыма у него в глазах, как ночью…

Теперь, когда самой ей уже не надо было казаться веселой, ехидной, деловитой, смешной, когда никакой не надо было казаться, чтобы его растормошить, – Полина чувствовала, что сердце у нее снова схватывается такой же сильной болью, какой оно схватилось от его ночного рассказа. Она только об этом и думала все время – о страшной тяжести, которая лежит у него на сердце и никуда не уходит, просто не может уйти, и как он выдерживает это, и сколько сможет выдерживать?..

Но сквозь эти мысли время от времени пробивались, брезжили другие – не мысли даже, а что-то смутное, неясное и тревожное. Как он обнял ее ночью, и поцеловал в макушку, и сказал: «Я бы тебя на руках носил…»

Ей было страшно грустно оттого, что утром он ничего такого больше не говорил и даже не вспоминал обо всем этом, как будто этого и не было.

«Ну, что ж теперь? – думала Полина, скользя по ледяной дорожке на Маросейке. – Это у него, значит, просто временная слабость была, а так-то он не слабый, вот все и прошло».

Ей было так жалко, что это прошло! Но что же она могла поделать?

Выставка называлась «Пространство лошади», хотя вообще-то первого февраля начинался год Крысы. Но крыса почему-то никого не вдохновляла, а лошадь очень даже вдохновляла, вот и решили не обращать внимания на восточный календарь. Подготовили акцию быстро, сделали все, можно сказать, из подручных материалов, потому что надо было ковать железо, пока горячо. Вскоре ожидалась целая волна вернисажей, и Глюковой тусовке вряд ли отдали бы на неделю помещение в таком дорогостоящем месте, как Первый Казачий переулок близ Полянки.

До открытия оставалось два дня; шли последние приготовления. В пяти просторных комнатах галереи размещалось штук двадцать инсталляций. Их авторы, в числе которых была и Полина, задерживались в галерее допоздна. Народ подобрался разношерстный и довольно веселый, к тому же то и дело возникали какие-то посторонние личности, и тоже нескучные. То забрел паренек в шотландской клетчатой юбке, с шотландской же волынкой и целый вечер развлекал художников заунывной музыкой, то появилась парочка мимов неясного пола и продемонстрировала такую потрясающую эротическую пантомиму «с лошадиным уклоном», что Глюк заявила: «Марсель Марсо отдыхает!» – и тут же пригласила их выступить на открытии.

– Сегодня еще одна дама придет, – сообщил Полине Лешка Оганезов, когда часов в пять она появилась в галерее. – Тебе интересно будет. Она якутские песни собирается петь, а ты ж на Якутию, я слышал, плотно подсела.

Конечно, ей сразу стало интересно!

– А она кто такая? – спросила Полина. – Откуда взялась?

– Из Якутии, наверно, откуда еще, – пожал плечами Лешик. – Артистка вроде или, может, вообще шаманка, я не вникал.

Якутка, появившаяся в галерее часам к семи вечера, внешне совсем не напоминала шаманку. Она была немолодая, полная и элегантная, умело подкрашенная, в шикарной шубе в пол. Полине показалось, что шуба соболья, но вообще-то она не разбиралась в таких вещах.

Когда дама сняла шубу, под ней обнаружилось длинное черное платье и огромное количество тяжелых серебряных украшений – ожерелье, пояс, еще куча каких-то мощных висюлек.

– Вам не тяжело? – с удивлением спросила Полина.

Впрочем, она и сама не отказалась бы поносить все это, хотя вообще-то была совершенно равнодушна к безделушкам. Но к этим украшениям как-то и не подходило такое легкомысленное название. Они были такие блестящие и тусклые одновременно, такие явно старинные, что от них, казалось, так и исходила магнетическая сила.

– Не тяжело, – улыбнулась дама. – Это наша традиция. Якутская женщина раньше носила на себе до тридцати килограммов серебра, так что у меня генетическая память работает.

Оказалось, что пришла эта дама по имени Антонина не просто так, а потому что хотела попросить, чтобы художники взяли в свою компанию ее внука, который в этом году поступил в Суриковский институт, но, конечно, в Москве никого не знает, а мальчик он талантливый, современный, очень вашу компанию уважает, много про нее слышал, ну, и так далее.

За то, чтобы Глюк взяла талантливого внучка под свое концептуальное крылышко, бабушка пообещала спеть на открытии выставки. Оказалось, что хоть сама она и не шаманка, а в самом деле актриса Якутского национального театра, но шаманками были все ее предки по женской линии, а песни, которые она будет петь, пользуются бешеным успехом в Европе и уже записаны на диск, который она с удовольствием подарит всей честной компании.

– Вы его лучше Полинке подарите, – сказала Дашка. – Она во всяких якутских штучках, по-моему, уже не хуже вас разбирается.

– Да ну тебя, Глюк, – махнула рукой Полина. – Ни в чем я так уж особенно не разбираюсь. Я просто очень якутским эпосом заинтересовалась, – объяснила она Антонине.

Та обрадовалась так, словно Полина сделала лично ей большой подарок.

– Неужели? – воскликнула она. – Ах, девочка, какая умница! Прекрасные у нас олонхо, правда ведь?

Они немного поболтали про олонхо, притом не менее увлеченно, чем про серебряные украшения, но потом Антонина взглянула на часы и спросила: