Фаворитка месяца - Голдсмит Оливия

Он владел ею и ее образом в отснятой пленке. Бессмертие, заключенное в слово. Многое еще необходимо было сделать. Многому научиться. Предстояло редактирование материала, кое-что необходимо было порезать и, наконец, склеив все окончательно, озвучить. Даже кредитные карточки подготовить. А без участия состава съемочной группы легче будет обучиться очередным хитростям ремесла. С этого момента и до выпуска ленты он и горстка профессионалов будут работать без свидетелей их ошибок или возможных глупых вопросов, которые могут возникнуть. А затем – момент выпуска. Он мельком взглянул в зеркало заднего обзора и увидел в нем отражение своего лица с улыбкой, все еще хранившей следы триумфа. Ну что ж, почему бы и нет? У него получилось, и он был почти уверен, что снимет еще в качестве директора. На какой-то миг он ощутил дрожь возбуждения, которая могла испортить ему день: он пока не чувствовал ничего, чтобы можно было продать, вдохновившись и создав это новое.

Но это не должно беспокоить его: в самом деле он и слова не написал с той поры, как появился в Лос-Анджелесе. Однако мысль о завершении фильма и удалении затем в спокойный уголок дома, который он арендовал, чтобы целый год в одиночестве заниматься писаниной, тоже его не радовала. Да, но этот мост он пересечет потом. А пока, надо готовиться к триумфу.

Пришлось признать, что часть удовольствия будет состоять в показе фильма своим матери и отцу. Они никогда особенно не интересовались его сценической карьерой: для них театральный успех означал Бродвей. Теперь они находились под впечатлением. Он пригласил их прилететь из Флориды на неделю в период съемок. Они остановились тогда в его доме на Лорель Кэньон, плавали в его бассейне, приходили на студию, наблюдали, как он работает в качестве директора по озвучиванию. Его мать, совершенная и безупречная как никогда, несмотря на свой возраст и действие спиртного, была все еще почти красива и спокойно все перенесла. Он жаждал немного тепла, какого-то знака одобрения: объятия, поцелуя или любящего взгляда. Наконец, уже в аэропорту, его мать взглянула на него глазами полными слез и дрожащим голосом произнесла: «Ты не такой, как твой отец». Это едва ли было объятие, но Сэм воспринял слова как благословение.

Отец взял его руку в свою и так, чтобы не слышала мать, просто одобрил льняной костюм сына, солнце Лос-Анджелеса, пальмы и лимузин, на котором они прибыли в аэропорт, он сказал: «Не возгордись». Это не было подтверждением его уверенности в себе, а просто своего рода одобрением.

Ну, уж если что и было, чего Сэм не собирался делать, так это не возноситься. Смешное дело: чем выше поднимался он из забвения, попадая в солнечный свет успеха Лос-Анджелеса, тем более росла и крепла в нем решимость не отступать ни на шаг назад. Он жаждал не только успеха, но и всех внешних атрибутов: ему нужен был соответствующий столик в зале «Поло», счет в банке Мортон, и чтобы люди моментально отзывались на его приглашения. О деньгах он беспокоился мало – это было хорошо, но он жаждал власти и всего, что сопутствовало ей.

Теперь Сэм ехал по извилистой дороге к месту Лорель Кэньон. Подъездной путь к его дому был скрыт жестким подлеском и сосновыми деревьями, которые отсюда смотрелись как естественный пейзаж. Дом его был небольшим, но отличался качеством: снаружи он был из необожженного кирпича кремового цвета, а внутри декорирован в стиле Санта-Фэ, укомплектован предметами индейских ремесел, цветными коврами и шалями, керамической утварью. Возле выложенных плиткой террас и бассейна расположены были огромные кадки с растениями и даже рос камыш. Сейчас он прошел мимо них, вошел в гостиную через стеклянные двери; из нее открывался вид на бассейн с голубой водой, и, сняв пиджак, бросил его на диван. Как обычно, он направился к бару, но задержался, чтобы включить автоответчик. Прослушивая запись, он налил себе «Абсолют», бросил несколько кусочков льда и сел, чтобы насладиться любимым занятием: напитком в одиночестве и записями, оставленными для него.

Лента прокрутилась, издав напоследок свои привычные гудки и скрипящие звуки. Затем переключилась на прокручивание записи. «Привет, Сэм. Мне дали роль в работе Марта Ди Геннаро, но у меня тут заминка, и я бы хотела воспользоваться твоим именем, можно? Послушай, позвони-ка мне…»

Сэм с помощью дистанционного управления прокрутил запись вперед, чтобы услышать следующее сообщение. С этим он уже давно покончил и за версту чуял грядущее сборище. Ну, а что, если это была правда? Сэм с уважением относился к Марта Ди Геннаро, большим, чем к любому другому американскому режиссеру. Ну, а Бетани знала об этом и этим пользовалась. Это было омерзительно. Лучше забыть.