Французская жена - Берсенева Анна

«Интересно, почему она встречает Рождество не с бойфрендом, а с ребенком? – подумала Мария. – Может быть, они поссорились?»

Она подумала еще, что с таким молчаливым человеком, как друг Нины, не так уж просто рассориться… Но все эти размышления занимали ее не больше минуты.

– А ты не хочешь спать, Маша? – спросила Кира Алексеевна. – Можешь ложиться здесь – раздвинем еще один диван. Спальных мест ведь много, – улыбнулась старушка. – Когда-то у меня был открытый дом. Я всю жизнь была чрезвычайно общительна, и совсем по-русски общительна – оставляла припозднившихся гостей ночевать. А теперь вот все те гости умерли.

Кире Алексеевне было под девяносто, но она сохранила ясный ум и рассказывала о своей жизни так многообразно, и сопровождала свои истории такими живыми размышлениями, что Мария только успевала записывать их да восхищаться потихоньку.

– Даже не знаю… – Мария колебалась. – Конечно, неловко оставлять у вас Нину с ребенком. Но обременять вас еще и собою мне тоже неловко.

– Во-первых, все это вполне ловко. – Старушка легко взмахнула прозрачной рукой. – Во-вторых, ты нисколько меня не обременишь, если останешься до утра. Даже наоборот – поможешь мне завтра.

– Конечно, я помогу вам убрать со стола, – заверила Мария. – Но я могу сделать это прямо сейчас, а потом пойду домой, и вы спокойно выспитесь.

– Со стола убирать не надо, ко мне Наташа приходит и все делает, ты ведь знаешь, – возразила Кира Алексеевна. – Но я была бы рада, если бы ты помогла мне договориться с человеком, который завтра утром придет реставрировать комод. Тот ореховый, знаешь? Я хочу его продать, – объяснила она. – Но прежде надо привести этот раритет в вид божий.

Комод, о котором она говорила, стоял в кухне. Мария всегда любовалась его обветшалой красотой. Кира Алексеевна получила его два года назад в наследство после смерти своей соседки-шведки, с которой они дружили много лет.

– Но кто же станет работать после рождественской ночи? – спросила Мария. – Вы не перепутали дату, Кира Алексеевна?

– Что ты, Машенька, конечно, не перепутала. Но Рождество ведь сегодня ваше, французское, а наше только через две недели наступит, поэтому православные люди преспокойно работают.

Мария засмеялась. Кира Алексеевна когда-то прибыла в Париж в животе своей беременной мамы, прожила здесь всю жизнь, участвовала в Сопротивлении, получила эту маленькую квартирку на бульваре Батиньоль от мэрии Парижа за заслуги перед Францией, при этом никогда не забывала, что она русская, однако произносила «у вас, у французов» с поистине французской снисходительностью.

– А что за человек завтра придет? – поинтересовалась Мария. – Вы хорошо его знаете?

– Совсем не знаю. Наш консьерж его порекомендовал. Этот человек работает с его племянником в механической мастерской.

– А комод при чем к механической мастерской?

– Поль сказал, что этот человек умеет реставрировать мебель.

– Он русский?

– Ну да, – кивнула Кира Алексеевна. – Иначе не стал бы работать в католическое Рождество. Он придет рано, потому что потом ему надо в мастерскую.

– Конечно, я останусь у вас, – твердо сказала Мария.

А про себя подумала, что оставлять старушку наедине с каким-то сомнительным механиком, который якобы умеет реставрировать мебель, просто опасно.

Мария с детства не любила просыпаться в незнакомых стенах.

Она даже к Таниному дому в Тавельцеве не сразу привыкла, хотя вообще-то он ей нравился. Квартира в Марэ или дом в Кань-сюр-Мер – только в них ее пробуждение было ровным и ясным.

Поэтому, открыв глаза, она почувствовала тревогу и несколько мгновений не могла понять, от чего эта тревога происходит.

Глаза привыкали к незнакомому виду. Фотографии в старинных рамочках, сухие цветы на книжной полке, павлинье перо, тряпичная кукла в клоунском колпаке… Наконец Мария сообразила, что находится не дома, и сразу же вспомнила, что вчера осталась ночевать в гостях, оттого и ощущение тревоги.

Она быстро села в постели. Из кухни доносился высокий, чуть дрожащий голос Киры Алексеевны. Голос у старушки всегда подрагивал, но все-таки Мария обеспокоилась.

«Пришел этот ее механик», – подумала она, поспешно одеваясь.

Было еще темно. Из-за ведущей в смежную комнатку двери доносилось посапывание Нины и Жан-Люка.

Мария все же зашла в ванную. Зубная щетка в запечатанном пакете лежала на стеклянной полочке возле умывальника. Мария улыбнулась: трогательна была старушкина забота.

Комод уже был отодвинут от стены. От этого в кухоньке, и без того тесной, стало вовсе не повернуться: старинный большой комод и его реставратор, тоже немаленький, заполнили все пространство.

– Доброе утро, – сказала Мария. Реставратор обернулся. – Ой! – тоненько и глупо, как девчонка, воскликнула она. – Это вы?

– Да, – кивнул Феликс. – Доброе утро.

– Вы знакомы? – удивилась Кира Алексеевна. – Хотя чему же удивляться? Париж тесен, как мир, извините за банальность.

Во всяком случае, русский Париж в самом деле был необширен, большинство его обитателей были знакомы, время от времени встречались в Соборе на рю Дарю.

Но появление Феликса почему-то поразило Марию.

– Нина тоже здесь, – зачем-то сообщила она. – И Жан-Люк. Мы вчера все вместе отмечали Рождество.

– Да? – неопределенно проговорил Феликс.

Вообще же он не слишком интересовался обитателями квартиры. Кроме разве что комода – вот ему-то он уделял внимание как живому существу, это было очень заметно. Сейчас он протирал его бархатной тряпочкой, и вид у него при этом был такой сосредоточенный, с каким разве что отец мог бы умывать новорожденного ребенка.

– Я предлагала Феликсу позавтракать, но он отказался, – сказала Кира Алексеевна. – И напрасно. Маша подтвердит, у нас приготовлено к Рождеству много вкусностей.

– Спасибо, я не голоден.

Феликс наконец оторвался от своего всепоглощающего занятия и взглянул на старушку. Взгляд у него был совершенно потусторонний.

«Он занят только этим комодом и не может сосредоточиться на нас», – неожиданно догадалась Мария.

Ей стало смешно, и она улыбнулась.

– Мы не будем вам мешать, Феликс, – сказала она. – Пойдемте в комнату, Кира Алексеевна.

– Здесь надо будет угол подклеить. – Феликс прикоснулся к поверхности комода. – Но вот отсюда, изнутри, пластинку придется для этого вырезать, иначе рисунок дерева не совпадет. Это бидермейер, но, похоже, не австрийский, а скандинавский. Так я вырежу?

Хотя Кира Алексеевна и говорила всегда, что для сна ей необходимы старческие четыре часа, но, видно, сегодня она все же не выспалась. Она смотрела на руки Феликса и, не отвечая, покачивала белой, как постаревший одуванчик, головой.