Ревнивая печаль - Берсенева Анна

Митя вгляделся в ее лицо и рассмеялся. Лере показалось, что волнение его развеялось, сменившись каким-то другим чувством.

– Красивая? – переспросил он. – Да, конечно. Красивая и молодая. Но дело не в этом. Слушай, – вдруг предложил он, – а не выпить ли нам по этому поводу?

– Выпить, конечно, – тут же согласилась Лера. – Это же важно для тебя, да?

– Да. – Митя пошел в гостиную, и Лера пошла вслед за ним. – Это очень важно, это очень-очень, так важно, что и передать нельзя… – напевал он по дороге.

Лера достала из буфета хрустальные бокалы на высоких ножках, мимолетно полюбовалась, как играют в них искры света. Митя открыл бутылку «Бордо», разлил вино – и бокалы налились темно-красным сиянием.

– Кто же она? – спросила Лера, садясь за овальный стол напротив Мити. – И где же ты ее нашел?

– В консерватории. Просто в консерватории, случайно: шел зачем-то в учебную часть. Хотя едва ли такие вещи бывают случайными…

Бокал казался хрупким в Митиной большой ладони; Лера неотрывно смотрела на его пальцы.

– Ей надо было идти прослушиваться в Большой, – продолжал Митя. – Она закончила консерваторию, и ее пригласили на прослушивание. Она попросила концертмейстера порепетировать с ней немного, это было за полчаса до того, как ей надо было идти. А я шел мимо аудитории – вот и все.

Лера видела, каких усилий стоит ему сдерживать волнение. Он хотел сказать гораздо больше, чем можно было высказать словами.

– Надо слышать этот голос… – произнес он наконец.

– И… что же? – осторожно спросила Лера. – Она пошла на прослушивание?

– Нет. Она пела мне – подряд из всех оперных партий, которые знала.

Лера сама не могла понять, что чувствует сейчас. Сердце ее проваливалось в пустоту – и тут же взлетало вверх, словно притянутое волшебным, тревожным блеском Митиных глаз.

– Что же она будет петь у тебя? – спросила она наконец, поднеся к губам бокал, чтобы скрыть волнение.

– Татьяну, – ответил Митя, и Лера почувствовала, как дрогнул его голос. – Татьяну в «Евгении Онегине».

– Ты будешь ставить «Евгения Онегина»? – удивленно спросила Лера. – Вот прямо сейчас, первой оперой?

– Да. А ты не хотела бы этого?

– Нет, как я могу не хотеть… – медленно произнесла Лера. – Но это как-то странно…

– Что же странного?

Митя смотрел на нее так внимательно, как будто она могла сказать ему что-то совершенно особенное, чего никто другой сказать не мог. Лере даже неловко стало под его ожидающим взглядом.

Она мало что понимала в симфонической музыке, но ее-то хотя бы чувствовала – ее страсть, или покой, или тревогу. Особенно когда дирижировал Митя. Но уж в операх Лера точно не понимала ничего; по нынешней ее работе в этом даже признаваться было неловко.

И, как назло, именно оперный «Онегин» казался ей особенно неестественным, невыносимо нарочитым. Она просто понять не могла, что в нем может нравиться Мите!

Лера помнила, как в восьмом классе их водили в культпоход на «Онегина» в Большой, потому что его как раз проходили по программе. Тогда ее разбирало любопытство. Лера до самозабвения любила пушкинский роман, наизусть знала некоторые главы, и ей интересно было послушать, как же все это будет звучать в театре.

Но то, что она увидела и услышала, ее просто ужаснуло! Толстая Татьяна, плешивый Онегин, до отвращения томный Ленский… А главное – пошлые, ничего общего с пушкинской ясностью не имеющие слова!

– Ой, Митя… – сказала она. – Почему же именно это? Они там все какие-то, в этой опере… Не могу я объяснить! Как марионетки…

Он пил вино и улыбался, глядя на нее – словно любуясь. Лера только не могла понять, что в ее неловких объяснениях вызывает Митино восхищение.

– Ты тоже это заметила? – спросил он. – Я, знаешь, много об этом думал. Это мучительно было для меня – понять, что же там на самом деле происходит и почему меня это так тревожит… Но – это долго объяснять. Потом! – вдруг оборвал он сам себя. – Ты не бойся, я хорошо это сделаю – все будет очень просто. Будет то, что я у Пушкина чувствую. Особенно теперь, когда есть ее голос…

– Но ведь «Онегин», по-моему, где только не идет? – на всякий случай спросила Лера. – И в Большом, и в Камерном, и в Новой Опере. И в Детском музыкальном даже.

– А вот это уж и вовсе ничего не значит, – улыбнулся Митя. – Это меня как раз меньше всего волнует. Думаешь, мне важно быть оригинальным?

– Не думаю, Митенька, – сказала она. – Но я ведь вообще не знаю, что тебе важно…

– Ты услышишь, – пообещал он. – Этого нельзя будет не услышать.

– А как зовут твою певицу? – вспомнила Лера.

– Тамара Веселовская, – ответил он.

Можно было только радоваться, что все так совпало – просто вечер в вечер! Ремонт был окончен, певица нашлась, и, главное, Митя понял, какую оперу хочет ставить.

Уже на следующий день Лера почувствовала, как преобразился театр. Митина энергия взбудоражила всех, и все мгновенно завертелось каким-то новым колесом. Он готовил концертную программу к открытию, репетировал с солистами, с хором, что-то обсуждал с художником, которому заказывалось оформление…

Все репетиции переместились наконец в Ливнево, и музыка не умолкала с утра до позднего вечера. Лера слышала ее постоянно, каждую минуту, и радовалась тому, что уже привыкла к ней. Когда бы она ни заглянула в зал, Митя был там; он и в кабинете своем почти не показывался. Вообще-то Лера могла уже даже и не заглядывать: чувствовала его присутствие по тому, как звучала музыка.

Она наконец выбрала себе место для кабинета, и наконец он был отделан так, что сюда не стыдно было приглашать людей, – не хуже, чем в Петровских линиях. С одними только дизайнерами, подбиравшими цветы, Лера сама просидела два часа!

Весь ее кабинет был разделен легкими перегородками, которые можно было переставлять как душе угодно, и только одна внутренняя, не достающая до потолка стена была сделана из стеклянных кирпичей. Когда Лера включала все верхние светильники – они были прикреплены к причудливо изогнутой планке, вьющейся по всему потолку, – свет начинал играть в стеклянных кирпичах, рождая необычные блики.

Лера перезнакомилась со всеми Митиными артистами и почти со всеми музыкантами. Но все-таки оркестр был большой, и всех узнать как следует она еще просто не успела.

– Всех узнаешь, милая, – посмеивался Митя. – Раз уж взялась! Все еще впереди: квартиры, детей в садики устраивать… А ты как думала?

Лера именно так и думала, и такое будущее вовсе не казалось ей мрачным. Ей так нравилось здесь работать – до самозабвения! Все нравилось, даже вникать в работу гримеров и костюмеров.

Во всем здесь была Митина душа, и ничего не могло казаться неважным.