Ревнивая печаль - Берсенева Анна

– Чистый Айвазовский, – кивнула на картины Зоська. – Прямо как из Феодосии их вывезли, ей-богу!

– Смешная ты, – улыбнулась Лера. – Полмира объездила, а с Феодосией сравниваешь.

– Да, наверное, – согласилась Зоська, отхлебнув «Сангрию» из старинного, с золотым ободком, бокала. – Ну, понятно же, мы туда в юности ездили, тогда и сахар слаще был. Конечно, мне здесь очень нравится. Я вообще люблю, когда жизнь хорошо налажена и нервы не приходится трепать по мелочам. А все равно ведь не в этом главное. Где возможностей больше для души, там и лучше, разве нет?

– Наверное. Я не могу сейчас об этом думать, Жозефиночка, – тихо сказала Лера.

– Но все равно лучше, когда не рискуешь в пляжном кафе чем-нибудь отравиться, – подытожила Зоська.

Она помолчала минутку, потом неожиданно спросила:

– У тебя с Митей… что-то не так? Ты не спрашивай, откуда я знаю, – предупредила она Лерин вопрос. – Никто мне ничего не говорил, не думай. Но я и сама сразу почувствовала, потому и предложила тебе поехать. Дело же не в гастролях, я понимаю.

– Не в гастролях. – Лера смотрела, как струйка дыма тает под потолком, и прислушивалась к сменяющим друг друга Аленкиным мелодиям. – Я поняла, что его жизнь для меня закрыта. Может быть, сначала это было для него и неважно. Мне теперь кажется: когда мы только начали вместе жить, он как будто выключен был из своей жизни, что-то у него не ладилось там, вот он и погрузился в меня весь так самозабвенно… А потом все стало, как и должно было быть, как всегда у него и было. Я непонятно говорю, да? – взглянула она на Зоську.

– Не очень понятно, – пожала плечами та. – Но ведь у каждого своя жизнь. Разве у тебя – нет?

– У каждого своя обыкновенная жизнь. – Лера подчеркнула слово «обыкновенная». – А у него – совсем другая. Я ничего в ней не понимаю и никогда не пойму, хоть наизнанку вывернусь. Я чувствую, что теперь он живет отдельно от меня. Как будто за дальним лесом… И он там не один.

– Не знаю я, Лер, – пожала плечами Зоська. – Как-то это слишком сложно. А по-моему, вы просто не привыкли еще друг к другу, вот и все. Не притерлись! Чему удивляться, вы же не маленькие. В двадцать лет люди сходятся, и то – сплошной компромисс. Хотя знаешь, – глаза ее вдруг весело блеснули, – у меня один кадр был – убиться веником! Я на него прямо любовалась, ей-богу. Мужику под пятьдесят, с четвертой женой разошелся. С каждой не по месяцу прожил – лет по восемь: с восемнадцати жениться повадился. От каждой по мальчишке. И что ты думаешь? Ну никаких у него ни с одной новой женой затруднений не было! Привыкать там, себя ломать… Не понимает даже, что это такое. И ведь, рассказывал, все жены разные были: одна рестораны любила, другую наоборот – из квартиры не выманишь. Кандидатка наук была, парикмахерша… И со всеми прекрасно он себя чувствовал, прямо вдохновенно как-то. Да и мне с ним, надо сказать, неплохо было.

– Вот видишь, – невесело улыбнулась Лера. – А ты говоришь – дело в привычке.

– Да ведь он – подросток, – возразила Зоська. – Вечный подросток, мотылечек, ничего своего за душой. Легкий человек, конечно, но ведь и только.

– Ну, если проще надо: Митя любит другую, – резко завершила разговор Лера. – Я не застукала их в постели, не видела, чтобы они целовались, но я точно это знаю. Как у Толстого в «Крейцеровой сонате» – через музыку…

– Ох, Лерка! – покачала головой Зося. – Взрослый ты человек, столько всего пережила, ребенка родила. А о чем до сих пор думаешь – Толстой, музыка… Скажи еще – Пушкин! Твоя-то жизнь здесь при чем?

Лера не стала возражать. Тем более что ведь она и сама старательно уверяла себя: живи обыкновенной жизнью, не стремись к тому, что тебе недоступно…

– Ты права, Жозефиночка, – сказала Лера, захлопывая крышку маленькой серебряной пепельницы. – Будем жить как все нормальные люди. Завтра на пляж пойдем с утра, оздоровляться.

Как ни старайся не сравнивать с Крымом, но что делать, если Кала-Ратьяда действительно напоминала Ялту? Даже людей на пляже было так же много, а на набережной – так же много ничейных кошек, которых ведь вообще-то днем с огнем не сыщешь в Европе.

В чем Зоська не ошиблась – это в том, что общения здесь не будет никакого. Кроме испанской, везде звучала только немецкая речь. По-немецки были написаны меню всех кафе и ресторанов, по-немецки говорил любой официант, а на редких англичан смотрели как на представителей экзотического государства. О русских вообще речи не было.

Лера с Зоськой и Аленкой завтракали в маленьком кафе на набережной. Потом шли на пляж. Потом возвращались на виллу и перекусывали чем-нибудь из холодильника: во время сиесты поселок вымирал, не работало ни одно кафе, и окна домов были закрыты ставнями, как смеженными ресницами.

Потом Лера читала в спальне на втором этаже и слушала, как внизу Аленка играет на пианино. Она прислушивалась к этим отдаленным, печальным звукам и удивлялась тому, как не по-детски удается Аленке передать неназываемые, простые чувства.

– Мам! – Аленка заглянула в спальню. – Я уже позанималась и пойду гулять. Тебе понравилось, как я сегодня играла?

Девочку не приходилось заставлять заниматься, но каждый раз она докладывала Лере об окончании занятий так, как будто та ее контролировала.

– Очень, – кивнула Лера. – Но по-моему, еще жарко выходить?

В доме из-за кондиционеров стояла приятная прохлада, и Лере вообще не хотелось выходить на улицу. Она почти заставляла себя идти на море, особенно после сиесты.

– Не-а, – покачала головой Аленка. – Уже сиеста кончилась, я в коктейль-бар пойду.

Коктейль-бар был самым вожделенным местом для всей приезжей детворы – да и не только приезжей, и не только детворы. Там подавали несчетное число разноцветных коктейлей с экзотическими фруктами. Все они были налиты в необычно украшенные бокалы – с какими-то зонтиками из фольги, с блестящей мишурой, золотыми птицами. Каждому посетителю дарили сплетенную из фольги длинную цепь, и половина Кала– Ратьяда ходила с этими блестящими цепями на шее.

– Одна? – удивилась Лера. – Погоди, вечером вместе пойдем.

– Не одна. Я вчера там с мальчиком познакомилась, он меня сегодня пригласил с ним идти.

Аленка была необыкновенно общительна. Лера уже привыкла, что ее дочка знакомится с людьми мгновенно и тут же располагает к себе любого. Да и беспокоиться о том, что с ребенком что-нибудь случится в этом милом поселке, как-то не приходилось. Поэтому она только поинтересовалась:

– Как же вы разговаривали, ты ведь ни испанского, ни немецкого не знаешь. По-английски?

– Не-ет, мы по-русски разговаривали, – ответила Аленка. – Он же русский мальчик, из Петербурга.