Серебряная ива - Ахматова Анна Андреевна

Все подтверждалось: август был месяцем беды, апрель – месяцем счастья. 15 апреля 1956 года, в день рождения Николая Гумилева, после восьми лет каторги вернулся сын.

* * *

• И это станет для людей
• Как времена Веспасиана,
• А было это – только рана
• И муки облачко над ней.

18 декабря 1964. Ночь

Рим

ИМЯ

• Татарское, дремучее
• Пришло из никуда,
• К любой беде липучее,
• Само оно – беда.

1958

* * *

* * *

• Еще плещется лунная жуть,
• Город весь в ядовитом растворе.
• Без малейшей надежды заснуть
• Вижу я сквозь зеленую муть
• И не детство мое, и не море,
• И не бабочек брачный полет
• Над грядой белоснежных нарциссов
• В тот какой-то шестнадцатый год…
• А застывший навек хоровод
• Надмогильных твоих кипарисов.

1 декабря 1928

Ленинград

* * *

• И сердце то уже не отзовется
• На голос мой. Ликуя и скорбя.
• Все кончено… И песнь моя несется
• В глухую ночь, где больше нет тебя.

1956

* * *

* * *

• Всем обещаньям вопреки
• И перстень сняв с моей руки,
• Забыл меня на дне…
• Ничем не мог ты мне помочь.
• Зачем же снова в эту ночь
• Свой дух прислал ко мне?
• Он строен был, и юн, и рыж,
• Он женщиною был,
• Шептал про Рим, манил в Париж,
• Как плакальщица выл…
• Он больше без меня не мог:
• Пускай позор, пускай острог…
• Я без него могла —
• Смотреть, как пьет из лужи дрозд
• И как гостей через погост
• Зовут колокола.

1961

* * *

…Представим себе, как могла бы сложиться судьба и Гумилева-отца, и Гумилева-сына, да и самой Анны Андреевны, если бы Николай Степанович выполнил свое обещание, данное жене в мае 1917 года, когда вопрос о выезде в Париж семьи офицера экспедиционного корпуса еще не стоял так, как после октябрьского переворота. Гумилев был твердо убежден, что умрет в 53 года, то есть в 1939-м или в самом начале, до мая, 1940-го. Останься он во Франции, он и в самом деле мог бы погибнуть именно так, как хотел: защищая твердыни европейской культуры от нацистского варварства: 1 сентября 1939 года Франция и Великобритания объявили войну Германии. Но до этого он, во-первых, из поэта великих, но до конца не реализованных возможностей стал бы великим русским поэтом (Ахматова была убеждена, что Николаю Степановичу не хватило для этого нескольких, совсем немногих, лет жизни). Во-вторых, именно Гумилев при его феноменальных организаторских способностях и столь же невероятной общительности сумел бы так поставить издательское и вообще литературное дело русского эмигрантского зарубежья, что оно не замкнулось бы на проблемах русской диаспоры, самолюбиво и провинциально отгородившись от культурной жизни Европы. А в скольких экспедициях – географических, этнографических и т. д. и т. п. – он мог бы принять самое деятельное участие и сколько открытий чудных могла принести его странная склонность к нестандартным идеям и решениям! И Гумилев-младший не в шестьдесят, а в тридцать лет доказал бы миру и граду, что он блестящий историк.