Сорок пять - Дюма Александр

Пришлось посторониться, так как двоим здесь было не разойтись.

Никола Пулен надеялся, что монашеское смирение с готовностью уступит середину дороги ему, человеку военному, но ничего подобного не произошло; монах бежал как загнанный олень; он бежал так стремительно, что мог бы пробить стену на своем пути, поэтому Никола Пулен, чтобы не быть сбитым с ног, ругаясь, посторонился.

И тотчас в этом футляре, замкнутом стенами домов, началась та раздражающая суетня, когда двое в нерешительности стараются пройти, не задев друг друга, и неизменно попадают друг другу в объятия.

Пулен ругался, монах божился, и наконец священнослужитель, более нетерпеливый, чем офицер, обхватил Пулена вокруг туловища, чтобы прижать его к стене.

И вот тогда, уже готовясь обменяться тумаками, они узнали друг друга.

– Брат Борроме! – сказал Пулен.

– Господин Никола Пулен! – воскликнул монах.

– Как поживаете? – спросил Пулен с восхитительным добродушием и неуязвимой мягкостью истого парижскою буржуа.

– Отвратительно, – ответил монах, которому, казалось, гораздо труднее было успокоиться, чем мирному Пулену, – потому что вы меня задержали, а я очень тороплюсь.

– Что вы за дьявольский парень! – ответил Пулен. – Всегда воинственный, как римлянин! Куда вы так спешите в столь поздний час, черт вас возьми! Монастырь горит, что ли?

– Нет, я тороплюсь к госпоже герцогине, чтобы поговорить с Мейнвилем.

– К какой герцогине?

– Мне кажется, есть только одна герцогиня, у которой можно поговорить с Мейнвилем, – сказал Борроме, который хотел сначала прямо сказать все судейскому чиновнику, так как тот мог бы его выследить, но в то же время ему не хотелось быть слишком откровенным с любопытным.

– В таком случае, – продолжал Никола Пулен, – что вам нужно от госпожи де Монпансье?

– Ах, боже мой, все очень просто, – сказал Борроме, ища подходящего ответа, – госпожа герцогиня просила нашего уважаемого настоятеля стать ее духовником; он согласился, потом его охватили сомнения, и он отказался. Свидание было назначено на завтра; я должен от имени дона Модеста Горанфло передать герцогине, чтобы она на него не рассчитывала.

– Очень хорошо, но вы направляетесь совсем не к дворцу Гизов, мой дорогой брат; я бы даже сказал, что вы идете в прямо противоположном направлении.

– Правильно, – ответил брат Борроме, – я как раз оттуда и иду.

– Но куда же вы тогда идете?

– Мне сказали во дворце, что госпожа герцогиня поехала к господину де Майену, который прибыл сегодня и остановился во дворце Сен-Дени.

– Правильно. Действительно, – сказал Пулен, – герцог во дворце Сен-Дени, и герцогиня у него; но, куманек, зачем вы хитрите со мной? Не принято посылать казначея с монастырскими поручениями.

– Почему же нет, ведь поручение-то к принцессе?

– Во всяком случае, вы, доверенное лицо Мейнвиля, не можете верить в разговоры об исповеди госпожи герцогини Монпансье?

– А чему же мне верить?

– Черт возьми, дорогой, вы очень хорошо знаете, каково расстояние от монастыря до середины дороги, раз уж вы заставили меня его измерить: берегитесь! Вы мне сообщили так мало, что я могу подумать слишком много!

– И напрасно, дорогой господин Пулен; я больше ничего не знаю. А теперь не задерживайте меня, прошу вас, а то я не застану госпожу герцогиню.

– Она же вернется к себе домой. Вам было бы проще всего подождать там.

– Ах ты, боже мой, – сказал Борроме, – я не прочь повидать и господина герцога.

– Ну вот еще!

– Ведь вы же его знаете: если только я упущу его и он уедет к своей любовнице, до него уж никак не добраться.

– Это другое дело. Теперь, когда я знаю, с кем у вас дела, я вас пропущу; прощайте, желаю удачи!

Борроме, увидев, что дорога свободна, бросил Никола Пулену в ответ на все его пожелания беглое «прощайте» и помчался вперед.

– Ну-ну, опять что-то новенькое, – сказал себе Никола Пулен, глядя вслед постепенно исчезающей во тьме рясе монаха, – но на кой черт мне знать, что происходит? Неужели я вхожу во вкус того, что вынужден делать! Фу-у!

И он пошел спать не с тем спокойствием, какое дает человеку чистая совесть, но с уверенностью, которую нам придает во всех жизненных обстоятельствах, какие бы шаткие они ни были, поддержка человека, стоящего выше нас.

В это время Борроме продолжал бежать с быстротой, которую придает стремление наверстать упущенное время.