Сорок пять - Дюма Александр

– Какие события? О чем вы говорите? – спросила дама. Ее грудь то вздымалась, то опускалась.

– Об испуге д'Эпернона и о том, как были взяты под стражу лотарингские дворяне.

– Как! Лотарингские дворяне взяты под стражу?

– Да, человек двадцать; они не вовремя оказались на дороге в Венсен.

– Которая также ведет в Суассон, где, так мне кажется, гарнизоном командует герцог Гиз. Ах, верно, господин Эрнотон, вы, конечно, могли бы сказать мне, почему этих дворян заключили под стражу, ведь вы состоите при дворе!

– Я? При дворе?

– Несомненно!

– Вы в этом уверены, сударыня?

– Разумеется! Чтобы разыскать вас, мне пришлось собирать сведения, наводить справки. Но, ради бога, бросьте наконец ваши увертки, у вас несносная привычка отвечать на вопрос – вопросом; какие же последствия имела эта стычка?

– Решительно никаких, сударыня, во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

– Так почему же вы думали, что я стану говорить о событии, не имевшем никаких последствий?

– Я в этом ошибся, сударыня, как и во всем остальном, и признаю свою ошибку.

– Вот как, сударь? Да откуда же вы родом?

– Из Ажана.

– Как, сударь, вы гасконец? Ведь Ажан как будто в Гаскони?

– Вроде того.

– Вы гасконец, и вы не настолько тщеславны, чтобы, просто-напросто предположить, что, увидев вас в день казни Сальседа у ворот Сент-Антуан, я заметила вашу благородную осанку?

Эрнотон смутился, краска бросилась ему в лицо. Дама с невозмутимым видом продолжала:

– Что, однажды встретившись с вами на улице, я сочла вас красавцем…

Эрнотон багрово покраснел.

– Что, наконец, когда вы пришли ко мне с поручением от моего брата, герцога Майенского, вы мне чрезвычайно понравились?

– Сударыня, сударыня, я этого не думаю, сохрани боже!

– Напрасно, – сказала дама, впервые обернувшись к Эрнотону и вперив в него глаза, сверкавшие под маской, меж тем как он с восхищением глядел на ее стройный стан, пленительные округлые очертания которого красиво обрисовывались на бархатных подушках.

Умоляюще сложив руки, Эрнотон воскликнул:

– Сударыня! Сударыня! Неужели вы насмехаетесь надо мной?

– Нисколько, – ответила она все так же непринужденно, – я говорю, что вы мне понравились, и это правда!

– Боже мой!

– А вы сами разве не осмелились сказать мне, что вы меня любите?

– Но ведь когда я сказал вам это, сударыня, я не знал, кто вы; а сейчас, когда мне это известно, я смиренно прошу у вас прощения.

– Ну вот, теперь он совсем спятил, – с раздражением в голосе прошептала дама. – Оставайтесь самим собой, сударь, говорите то, что вы думаете, или вы заставите меня пожалеть о том, что я пришла сюда.

Эрнотон опустился на колени.

– Говорите, сударыня, говорите, – молвил он, – дайте мне убедиться, что все это – не игра, и тогда я, быть может, осмелюсь наконец ответить вам.

– Хорошо. Вот какие у меня намерения в отношении вас, – сказала дама, отстраняя Эрнотона и симметрично располагая пышные складки своего платья. – Вы мне нравитесь, но я еще не знаю вас. Я не имею привычки противиться своим прихотям, но я не столь безрассудна, чтобы совершать ошибки. Будь вы ровней мне, я принимала бы вас у себя и изучила бы основательно, прежде чем вы хотя бы смутно догадались бы о моих замыслах. Но это невозможно; вот почему мне пришлось действовать иначе и ускорить свидание. Теперь вы знаете, на что вы можете надеяться. Старайтесь стать достойным меня, вот все, что я вам посоветую.

Эрнотон начал было рассыпаться в изъявлениях чувств, но дама прервала его, сказав небрежным тоном:

– О, прошу вас, господин де Карменж, поменьше жару, – не стоит тратить его зря. Быть может, при первой нашей встрече всего только ваше имя поразило мой слух и понравилось мне. Я все-таки уверена, что с моей стороны – это не более чем каприз, который недолго продлится. Не вообразите, однако, что вы слишком далеки от совершенства, и не отчаивайтесь. Я не выношу людей, олицетворяющих собой совершенство. Но – ах! – зато я обожаю людей, беззаветно преданных. Разрешаю вам твердо запомнить это, прекрасный кавалер!

Эрнотон терял самообладание. Эти надменные речи, эти полные неги и затаенной страстности движения, это горделивое сознание своего превосходства, – наконец, доверие, оказанное ему особой столь знатной, – все это вызывало в нем бурный восторг и вместе с тем – живейший страх.