Сорок пять - Дюма Александр

Слуга вздохнул. По-видимому, под этой суровой оболочкой билось сострадательное сердце.

Ободренный этим вздохом, Анри продолжал.

– Вы знаете, – сказал он, – что я люблю, горячо люблю; вы видели, как я разыскивал одну особу и сумел ее найти, несмотря на все те усилия, которые она прилагала, чтобы скрыться и избежать встречи со мной; при самых мучительных терзаниях у меня никогда не вырывалось ни единого слова горечи; никогда я не поддавался мыслям о насильственных действиях – мыслям, зарождающимся под влиянием отчаяния и дурных советов, которые нам нашептывает безрассудная юность с ее огненной кровью.

– Это правда, сударь, – сказал слуга, – и в этом отношении моя госпожа и я – мы отдаем вам должное.

– Так вот, признайте же, – продолжал Анри, сжимая руки бдительного слуги в своих руках, – разве я не мог однажды вечером, когда вы упорно не впускали меня в этот дом, – разве я не мог высадить дверь, как это делают что ни день пьяные или влюбленные школяры? Тогда я бы хоть на один миг увидел эту неумолимую женщину, поговорил бы с ней!

– И это правда.

– Наконец, – продолжал молодой граф с неизъяснимой кротостью и грустью, – я кое-что значу в этом мире; у меня знатное имя, крупное состояние, я пользуюсь большим влиянием, мне покровительствует сам король. Не далее как сегодня король настаивал на том, чтобы я поверил ему свои горести, советовал мне обратиться к нему, предлагал мне свое содействие.

– Ах! – воскликнул слуга, явно встревоженный.

– Но я не согласился, – поспешно прибавил молодой человек, – нет, нет, я все отверг, от всего отказался, чтобы снова прийти сюда, и, молитвенно сложив руки, упрашивать вас открыть мне эту дверь, которая – я это знаю – никогда не открывается.

– Граф, у вас поистине благородное сердце, и вы достойны любви.

– И что же! – с глубокой тоской воскликнул Анри. – На какие муки вы обрекли этого человека, у которого благородное сердце и который даже на ваш взгляд достоин любви? Каждое утро мой паж приносит сюда письмо, которое никогда не принимают; каждый вечер я сам стучусь в эту дверь, и мне никогда не отпирают; словом – мне предоставляют страдать, отчаиваться, умирать на этой улице, не выказывая даже того сострадания, какое вызывает жалобно воющая собака. Ах, друг мой, я вам говорю – у этой женщины неженское сердце; можно не любить несчастного – пусть так, ведь сердцу – о, господи! – так же нельзя приказать любить, как нельзя заставить его разлюбить того, кому оно отдано; но ведь жалеют того, кто так страдает, и говорят ему хоть несколько слов утешения; жалеют несчастного, который падает, и протягивают руку, чтобы помочь ему подняться; но нет-нет! Этой женщине приятны мои мучения; у этой женщины нет сердца! Будь у нее сердце, она сама убила бы меня отказом, ею произнесенным, или велела бы убить меня либо ударом ножа, либо ударом кинжала; мертвый я бы, по крайней мере, не страдал более!

– Граф, – ответил слуга, чрезвычайно внимательно выслушав молодого человека, – верьте мне, дама, которую вы яростно обвиняете, отнюдь не так бесчувственна и не так жестока, как вы полагаете; она страдает больше, чем вы сами, ибо она кое-когда видела вас, она поняла, как сильно вы страдаете, и исполнена живейшего сочувствия к вам.

– О! Сочувствия! Сочувствия! – воскликнул молодой человек, утирая холодный пот, струившийся по его вискам. – О, пусть придет день, когда ее сердце, которое вы так восхваляете, познает любовь – такую, какою исполнен я; и если в ответ на эту любовь ей тогда предложат сочувствие, я буду отмщен!

– Граф, граф, – иной раз женщина отвергает любовь не потому, что не способна любить; быть может, та, о которой идет речь, знала страсть более сильную, чем когда-либо дано будет изведать вам; быть может, она любила так, как вы никогда не полюбите!

Анри воздел руки к небу.

– Кто так любил – тот любит вечно! – вскричал он.

– А разве я вам сказал, граф, что она перестала любить? – спросил слуга.

Анри тяжко застонал и, словно его смертельно ранили, рухнул наземь.

– Она любит! – вскричал он. – Любит! О боже! О боже!

– Да, граф, она любит; но не ревнуйте ее к тому, кого она любит: его уже нет в живых. Моя госпожа вдовствует, – прибавил сострадательный слуга, надеясь этими словами утешить печаль молодого человека.

Действительно, эти слова как бы неким волшебством вернули ему жизнь, силы и надежду.