Сорок пять - Дюма Александр

Всадник подъехал к господину, спрятавшемуся под навесом.

– Ну как, Анри, – спросил он, – что нового?

– Ничего, брат, ничего.

– Ничего!

– Нет, она даже не показалась.

– Эти бездельники, значит, и не пошумели как следует!

– Они оглушили весь квартал.

– А разве они не кричали, как им было велено, что играют в честь этого буржуа?

– Они так громко кричали об этом, что он вышел на свой балкон и слушает серенаду.

– А она не появлялась?

– Ни она, ни кто-либо из других жильцов того дома.

– А ведь задумано было очень тонко, – сказал несколько уязвленный Жуаез. – Она могла, нисколько себя не компрометируя, поступить, как все эти добрые люди, и послушать музыку, исполнявшуюся для ее соседа.

Анри покачал головой:

– Ах, сразу видно, что ты ее не знаешь, брат.

– Знаю, отлично знаю. То есть я знаю всех вообще женщин, и так как она входит в их число, отчаиваться нечего.

– О боже мой, брат, ты говоришь это довольно безнадежным тоном.

– Ничуть. Только необходимо, чтобы теперь этот буржуа каждый вечер получал свою серенаду.

– Но тогда она переберется в другое место!

– Почему, если ты ничего не станешь говорить, ничем на нее не укажешь, все время будешь оставаться в тени? А буржуа что-нибудь говорил по поводу оказанной ему любезности?

– Он обратился с расспросами к оркестру. Да вот, слышишь, брат, он опять начинает говорить.

И действительно, Брике, решив во что бы то ни стало выяснить дело, поднялся с места, чтобы снова обратиться к дирижеру.

– Замолчите, вы, там, наверху, и убирайтесь к себе, – с раздражением крикнул Анн. – Серенаду вы, черт возьми, получили, говорить больше не о чем, сидите спокойно.

– Серенаду, серенаду, – ответил Шико с самым любезным видом. – Я бы хотел все-таки знать, кому она предназначается, эта моя серенада.

– Вашей дочери, болван.

– Простите, сударь, но дочери у меня нет.

– Значит, жене.

– Я, слава тебе господи, не женат!

– Тогда вам, лично вам.

– Да – тебе, и если ты не зайдешь обратно в дом…

И Жуаез, переходя от слов к делу, направил своего коня к балкону Шико прямо через толпу музыкантов.

– Черти полосатые! – вскричал Шико, – если музыка предназначалась мне, кто же это давит моих музыкантов?

– Старый дурак! – проворчал Жуаез, поднимая голову, – если ты сейчас же не спрячешь свою гнусную рожу в свое воронье гнездо, музыканты разобьют инструменты о твою спину.

– Оставь ты беднягу, брат, – сказал дю Бушаж. – Вполне естественно, если все это показалось ему странным.

– А чему тут удивляться, черт побери! Вдобавок, учинив потасовку, мы привлечем кого-нибудь к окнам, поэтому давай поколотим этого буржуа, подожжем его жилье, если понадобится, но, черт возьми, будем действовать, будем действовать!

– Молю тебя, брат, – произнес Анри, – не надо привлекать внимания этой женщины. Мы побеждены и должны покориться.

Брике не упустил ни одного слова из этого разговора, который ярким светом озарил его еще смутные представления. Зная нрав того, кто на него напустился, он мысленно подготовился к обороне.

Но Жуаез, подчинившись рассуждениям Анри, не стал настаивать на своем. Он отпустил пажей, слуг, музыкантов и маэстро.

Затем, отведя брата в сторону, сказал:

– Я просто в отчаянии. Все против нас.

– Что ты хочешь сказать?

– Я не имею времени помочь тебе.

– Да, вижу, ты в дорожном платье, я этого сперва не заметил.

– Сегодня ночью я уезжаю в Антверпен по поручению короля.

– Когда же он тебе дал его?

– Сегодня вечером.

– Боже мой!

– Поедем вместе, умоляю тебя.

Анри опустил руки.

– Ты велишь мне это, брат? – спросил он, бледнея при мысли об отъезде.

Анн сделал движение.

– Если ты приказываешь, – продолжал Анри, – я подчиняюсь.

– Я только прошу, дю Бушаж, – больше ничего.

– Спасибо, брат.

Жуаез пожал плечами.

– Пожимай плечами, сколько хочешь, Жуаез. Но пойми, если бы у меня отняли возможность проводить ночи на этой улице, если бы я не мог смотреть на это окно…

– Ну?

– Я бы умер.

– Безумец несчастный!

– Пойми, брат, там мое сердце, – сказал Анри, протягивая руку к дому, – там моя жизнь. Как ты можешь требовать, чтобы я остался в живых, когда вырываешь из груди моей сердце?