Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

Адельберг посмотрел на японца:

– Но я не поручик!

– А всё-таки?

– Хотелось бы, но не на белом коне, а просто вернуться.

– Так в чём же дело?

– Вы хотите, чтобы я туда вернулся в роли вашего агента?

– Нет, конечно! – Асакуса уверенно смотрел на Адельберга.

– А как?

– Допустим, так – мы побеждаем Советы, до Байкала, а может быть, и дальше, с вашей, конечно, помощью, и вы туда возвращаетесь…

– В качестве…

– Одного из наших представителей…

– Вы уверены, что у вас получится победить Советы в открытом военном столкновении? Ваши агенты видели, как они расколошматили китайцев на КВЖД в двадцать девятом? В пух!

– Что было, то было! Но, думаю, мы сможем хорошо подготовиться.

– А вы думаете, что они об этом не знают, на карту не смотрят и к войне с вами не готовятся?

– Вот в этом и вопрос! Почему мне интереснее с вами общаться больше, чем с этим «вождём»! Всё дело в том, что нам необходима достоверная информация о том, что происходит на левом берегу Амура, и вы в этом можете нам помочь.

– Как?

– Нам нужны хорошие специалисты…

– ???

– …например, инструкторы, надёжные переправы…

– Я – переправщик?

– Нет, конечно! На весла посадим помоложе…

– И на том спасибо!

– Не ёрничайте, Александр Петрович, вы прекрасно понимаете, о чём может идти речь. Нам нужны грамотные люди, которые могут возглавить работу по подбору и подготовке агентуры, обучать их и руководить ими в сложной обстановке… – Он немного помолчал. – А знаете, в чём тогда, в двадцатых, заключалась ваша ошибка?

– В чём?

– Сначала победи, а потом сражайся! Во всём важен только конец!

Адельберг уже почти обогнул квартал; он шёл по застуженному бесснежному Харбину и не замечал ледяного ветра, который выворачивался ему в лицо из-за каждого угла.

Было понятно, что Россия нужна всем: и Советам, и Японии, и русским, выброшенным из их России. Но как этого добиться? Точнее, как добиться того, чтобы русские жили в своей России, а японцам до неё не было дела.

Тот разговор в 1935-м, как и сегодня, закончился ничем. Адельберг помнил встречу в Яхт-клубе в деталях, в конце Асакуса попросил подумать о возможности занять один из руководящих постов в Бюро по делам российских эмигрантов, Адельберг обещал подумать, и они просто попрощались. Асакуса по этому вопросу его больше не беспокоил, и это удивляло, но вскорости Александр Петрович узнал, что полковник уехал в Токио.

Он снова появился в Харбине год назад так же внезапно, как и исчез, Адельберг уже почти перестал вспоминать о нём, и вот их сегодняшняя встреча в «Нью-Харбине».

Александр Петрович, завершая круг, повернул на Разъезжую и уже видел свет окон своего дома.

«А теперь давай-ка разберёмся! Советы как стояли, так и стоят. Япония как хотела стать хозяйкой всей Азии, так и продолжает хотеть – и готовится. Русский эмигрант в Маньчжурии как сидел без денег и настоящего дела, так и сидит. В этом загвоздка. Значит, – думал Александр Петрович, уже подходя к калитке, – что-то в планах японцев переменилось. Раз им требуются серьёзные руководители и свежие силы, они и готовят что-то серьёзное. Наверное, всё-таки они пойдут в атаку. Только когда? Сколько у нас есть времени, чтобы успеть не ввязаться в их драку? А Сашика надо спасать! Он им не янычар!»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Тельнов рывком сел на заскрипевшей кровати, откинутое одеяло упало к ногам; несколько минут он оцепенело сидел, потом начал кулаками тереть глаза, размазывая по лицу слёзы, и силился что-то вспомнить, но он ещё не совсем проснулся. Он поднял одеяло и уголком вытер лицо.

«Слезы? Почему слёзы? Я плакал во сне? Мне что-то приснилось?..»

В комнате было темно, на стене тихо тикали ходики, но их не было видно.

«Который час?»

Он не стал включать электричество, не хотелось, потянулся за спичками, чтобы зажечь керосиновую лампу, потому что свет от неё был не таким холодным и мрачным. Ходики показывали без минуты шесть, было ещё совсем рано, но ложиться снова уже не хотелось. Тельнов встал и, не надевая вязаных носков, прошёл к столу, налил из графина воды; на ходу рука что-то зацепила, он посмотрел, это был его холщовый мешочек с иконками, и тут холод прошёлся по его спине.

«Москва! Я видел во сне Москву!»

Кузьма Ильич на ослабевших ногах снова сел на кровать и попытался вспомнить, что ему приснилось.

«Моховая!»

Он вспомнил, что во сне видел себя идущим по Моховой, потом по Охотному Ряду, вот он проходит мимо Большого театра, доходит до угла Малого театра и начинает подниматься вверх, к Лубянской площади, и почему-то сразу на ней оказывается. Он видел, что это Москва, его Москва, но почему-то не мог её узнать – вот Лубянская площадь, она абсолютно пустая, зимняя, заваленная грязным снегом, и вдруг она мгновенно заполнилась народом, и по ней бегут люди, чёрные, в пальто и шапках. Или это не Лубянская площадь? Конечно, это не Лубянская площадь, это Красная площадь – вот её брусчатка, вот Никольская башня в ажурной готической вышивке с надвратной иконой святителя Николая… А народ всё бежит, но он уже не бежит, а беспорядочно мечется; налетают казаки, или нет, это красные казаки, в красноармейских шлемах с острым верхом; идёт рубка, снег становится красным, и над этим красным снегом встаёт на круглом высоком постаменте памятник. Никогда в середине Красной площади не стояло памятника высокому человеку в длинной кавалерийской шинели. На памятник Минину и Пожарскому, действительно стоявший в середине Красной площади, он был не похож. Кому этот памятник? Кто этот человек? Тельнов его не узнавал. Вдруг на месте головы у памятника возник красный огненный череп. Народ мечется между казачьими конями и падает на снег. На Никольской башне уже нет иконы, и виден только красный кирпич внутри белого каменного оклада, а в окладе пусто. Огненный череп медленно отлетает от памятника и, оставляя за собой светящийся тающий след, летает над площадью и людьми и подлетает к неподвижно стоящему среди хаоса Кузьме Ильичу. Он подлетает медленно, всё ближе и ближе, уже от него становится горячо, уже обжигает, Кузьма Ильич пытается загородиться от него, череп застывает прямо перед ним, громадный, из-за него ничего не видно, и слепит…