Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

– А я так думаю, что не углядел царь-батюшка измену кругом себя. Доверился! А? Как ты думаишь?

– Думаю, что ты прав… – идя по лёгкому пути согласия, ответил Александр Петрович и снова лукавил.

– А вот таперя гляди! – Мишка не распознал его лукавства, широко расставил на столе руки и распрямился. – Все, кто за царя, все здеся, за Байкалом-морем, и ты, и все остальные. А в столице Ленин, а здеся ишо Кешка, да с батюшкой нашим заодно. И што будит?

Новость про батюшку была для Александра Петровича удивительной.

– Вот и я говорю, новость! А делать-то што? Таперя мне в деревню вертаться уже никак нельзя. Сожрёт живьём. И обчество не поможит!

В тот вечер разговор у них не кончился, и так вдвоём они просидели ещё много вечеров.

Прошёл апрель.

Александр Петрович набирался сил и привыкал к жизни в тайге. Мишка тайно бегал в Мысовую, заезжал в деревню и привозил известия о том, что красные всю весну затягивали кольцо вокруг стоявших в Чите белых, однако белым помогала 5-я японская дивизия, и наступило затишье, вроде перемирия.

Были и другие известия, тоже любопытные: поп-расстрига в селе не осел, а с отрядом красных партизан Каландаришвили прочёсывал тайгу, разыскивал заблудившиеся отряды белых и уничтожал их. Поэтому Мишка, когда май смыл дождями в тайге снег, опасаясь прихода красных, ушёл с Александром Петровичем на самую дальнюю свою заимку, под самый Хамар-Дабанский хребет, а в начале ноября пришла весть о том, что красные под Читой победили, пробили «читинскую пробку», и остатки белых ушли в Маньчжурию. И ещё одна новость – где-то в бою убили батюшку.

И по ноябрьскому снегу они вернулись.

Глава 12

Последние десять вёрст Мишка и Александр Петрович шли всю ночь и пришли в зимовье, когда было уже светло. Александр Петрович распряг Гурана из волокуши и поставил его в стойло. Мишка не стал распрягать свою лошадь, приведённую им из деревни перед тем, как уйти в тайгу, заскочил в избу и ахнул, на ходу перекрестился и засобирался.

– Ну ты, ваше благородие, пока тута хозяйствуй, скока сдюжишь, а я сбегаю до деревни, проведаю дочку с внучками и погляжу, как она с пчёлами-то управилась. Хорошо, что мы борти по весне к ней перевезли.

Александр Петрович остался один. Он вошёл в дом, огляделся и увидел почти полное разорение. Судя по всему, прошедшим летом здесь стояли красные, а может быть, белые. Они забрали с собой всё, что могли унести и что могло пригодиться в тайге: припасы, весь Мишкин инструмент, шкуры и одеяла. Нетронутой осталась только громоздкая посуда: в углу сиротливо валялся на боку большой чугунный котёл, видно, «гости» шли пешком налегке или если верхом, то без обоза.

Один раз они видели в тайге, правда издалека, как в глубокой расщелине по руслу ручья двигался небольшой отряд в четырнадцать всадников. Среди них Мишка признал вроде своего знакомца Кешку и ещё одного, непомерно высокого верзилу в громадной, несмотря на лето, казачьей чёрной папахе, ноги которого волочились почти по самой земле. Мишка попытался вспомнить его имя, но вспомнил только имя третьего знакомца, ехавшего рядом с Кешкой, которого назвал Серёгой. Он ещё с сожалением тогда покачал головой и сказал, что, мол, «спортят» парнишку, потом пояснил, что это те самые трое, которые «стрелили» в Александра Петровича, когда тот шёл по Ангаре мимо Иркутска. Александр Петрович, не удержавшись, спросил:

– И Серёга стрелял? Молодой!

Мишка зашикал на него:

– Потише ты, Петрович! Тута далеко слыхать, – и приложил ладонь ко рту. – Хто его знает? Но сдаётся мне, он не стрелил. Только Кешка и энтот, верзила.

– Нет, Михаил, я слышал только один выстрел, и пуля была одна.

Тогда же выяснилось, что Мишка, когда жёг тифозную одежду Александра Петровича, нашёл эту пулю и не выкинул её, сберёг: «Ты жа тоже не выкинул, значит, нужна она тебе была!»

Они долго наблюдали, как удаляется отряд; он шёл от хребта вниз, в сторону Байкала, шёл тихо, только иногда по широким и плоским камням, похожим на растёкшееся серое застывшее слоистое тесто, тукали замотанные в тряпки конские копыта и изредка доносились обрывки разговоров.

– Вот бы послухать, о чём они гуторят, и узнать, куцы идут!

Они дождались, когда всадники скроются из вида и утихнут все звуки, потом встали и по широкой звериной тропе пошли вверх по склону в сторону заимки. Тропа поднималась на острый длинный хребет и дальше тянулась по его кромке. Александр Петрович шёл первым и вдруг в просвете деревьев, там, где тропа переламывалась на хребте, увидел две промелькнувшие в прогале серые спины. «Кабаны», – успел подумать он и увидел, как слева от него на сухую высокую лесину, царапаясь когтями по коре, шустро вскарабкался медвежонок, – он видел его совершенно отчётливо. Между тропой и сухим деревом рос невысокий подлесок, медвежонок поднялся сажени на три и замер, обхватив лапами ствол. Александр Петрович не успел ничего сообразить, как рядом, совсем близко услышал шумное сопение, храп и треск сучьев и сквозь кусты увидел бурый с сединой загривок. Прямо над его ухом грохнул выстрел.