Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

Александр кивнул.

Когда подъехали на площадку перед воротами, с удивлением обнаружили, что ворота открыты настежь.

Александр и Сергей вышли из кабины, ребята спрыгнули из кузова, и все пошли к воротам. Громадная территория отряда была пуста, японцы успели эвакуироваться и вывезти всё, что смогли. Александр и Сергей вошли в первый корпус, поднялись по лестнице на верхний этаж и стали обходить помещения. Везде были видны следы бегства. В палатах было перевёрнуто постельное белье, валялись стальные, блестящие медицинские подносы, осколки кухонной посуды, много бумаг на японском языке… Когда они вышли из корпуса, к ним подбежал один из Серёжиной группы и позвал за собой. Сергей и Александр увидели, что он испуган, и пошли за ним. Рядом с большой кочегаркой с двумя высокими трубами была громадная яма, в которой лежали обожжённые тела.

– Смотри, гады! Видимо, сожгли последних свидетелей! Керосином облили…

На краю ямы стоять было мерзко и страшно. На дне лежали обгоревшие тела пяти или шести человек.

Александр развернулся и не заметил, что его каблук вывернул из земли лоскут сиреневого ситца, из которого шили женские халаты.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

1992 г. Май

Знакомый, приятный и очень добрый запах дотронулся до ноздрей.

Степан Фёдорович открыл глаза. Не открыл, а только приоткрыл, насколько смог, потому что веки были тяжёлые, набухшие, и там, где они должны были складываться, они не складывались.

Глядя через узкие щёлочки и следя взглядом за траекторией запаха, Степан Фёдорович в косом солнечном луче через шевелящуюся полупрозрачную кисею занавески увидел на подоконнике вазочку с водой. В ней стояла зелёная ветка с густым бутончиком маленьких белых цветов.

«Черёмуха, – улыбнулся Степан Фёдорович, – Марьяшка принесла. Умница!»

Степан Фёдорович понял, что он проснулся, запах черёмухи его вернул…

Он лежал на широкой больничной кровати под большим одеялом в белом пододеяльнике. Руки покоились поверх, ладонями наружу, чужие. Рядом с кроватью стояла высокая железная штанга с нацепленным на ней стеклянным баллоном, из которого иглой прямо в вену был воткнут прозрачный катетер.

«Чё-то вливают! И-иху мать! – с удивлением подумал он. – С чего бы это? Вчера до укола всё было в норме».

Он обвёл взглядом стены.

Палата была другая. Он лежал один. Справа от кровати на тумбочках стояла какая-то аппаратура, во вчерашней палате её не было, и дверь была другая, с прозрачным стеклом, как в реанимации. Степан Фёдорович пошевелил пальцами и попытался их согнуть. Получилось плохо, пальцы почти не гнулись и были почему-то толстые, как будто их надули.

«Как веки!» – подумал Степан Фёдорович.

Он провёл сухим языком по трещинам на губах и ощутил, что ему плохо дышится. Ему было трудно дышать, почти невозможно.

Его снова опахнуло свежим воздухом от окна, с запахом черёмухи.

«Марьяша, только она могла… На кого она похожа?.. Рыженькая, без веснушек… На кого-то она похожа! На ту сестричку, рыженькую, но с веснушками, под Кенигсбергом, в сорок пятом! В марте. Тоже санитарка, медработник! Я ещё о ней соседу рассказывал, когда Марьяша зашла к нам в палату в первый раз, что они похожи, очень. Обе рыженькие, и обе такие добрые. Только одна с веснушками. Та, в сорок пятом…»

Мысль прервалась. Степан Фёдорович сильно-сильно попытался вздохнуть, но у него опять ничего не получилось. Через тоненькую дырочку в горле просвистело совсем немного воздуха. Совсем мало.

Он задыхался. Горло тоже стало толстым, как пальцы и веки, и не дышало.

Всё, что он сейчас видел через щёлочки глаз, начало белеть от краев, как будто бы углы комнаты, стен, пола и потолка сгущались туманом и туман сходился к середине, к центру. Всё становилось туманным и белым.

Он пошевелил пальцем и нащупал холодную штуку с кнопкой, нажал и понял: «Пора!..»

Он увидел, как в палату ворвались люди в зелёных рубахах и штанах. Они притащили с собой ещё одну железную штангу со стеклянной банкой и прозрачным катетером, тележку с блестящими железками и коробочками и плотно обступили кровать. Он увидел, что они стали что-то делать с лежащим на кровати пожилым мужчиной. Они вкалывали ему шприцы, воткнули в локоть катетер, налепили на грудь присоски с проводами. Они говорили слова, много, из них Степан Фёдорович уловил только «аллергический криз» и «отёк Квинке».

«Каюкнулся, видать, мужчина! Мэй ёу фанцзы!» – подумал Степан Фёдорович.