Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

Иногда он брал в руки Тэнгу. Тёплое палисандровое дерево грело пальцы, и Асакуса всматривался в резное лицо фигурки, похожей на толстого человечка, одетого в птичий маскарадный костюм с большими опущенными крыльями. Это был его окимоно с пяти лет, как только он начал помнить себя в доме своего дядьки, старшего брата отца. Дядька подарил этого лешего и всегда говорил, что он страшен только для плохих людей, а хорошим он помогает одолеть гордыню и тщеславие. Маленькому Сюну было тогда непонятно, что такое гордыня и тщеславие, но он верил дядьке. Когда дядька, старший мужчина в семье, умер, к лешему Тэнгу от него добавилась старинная фамильная катана. Это было самое большое богатство, которым владел полковник Асакуса Сюн.

У него, правда, был ещё один окимоно – Фукурокудзю, его дала мать, когда по древнему обычаю отдавала маленького Сюна на усыновление бездетному старшему брату мужа. Сейчас мирный китайский божок Фукурокудзю стоял на письменном столе Асакусы, там, за ширмой, в кабинете, а Тэнгу в чайной комнате охранял подставку с катаной и вакидзаси. Не так давно самураи носили за поясом два меча вместе, а сейчас короткий вакидзаси в одиночестве, в ожидании своего часа оставался на подставке. Вот его-то и охранял маленький, размером с мизинец, бесстрашный и верный Тэнгу. Длинный, похожий на наконечник копья, острый клюв этой то ли птицы, то ли человека свисал и почти закрывал искривлённые оскаленной улыбкой губы. Гладкая голова Тэнгу глубоко ушла в плечи, точнее, в крылья, и он напоминал нахохлившегося под дождём ворона на написанной чёрной тушью миниатюре, висевшей здесь же в нише-токо-номо.

Глядя на огонь, Асакуса мог часами сидеть на корточках и вставал только тогда, когда просыпалась рана в ноге. В этой чайной комнате, которую он сделал как в доме своего дядьки, где они подолгу сидели и дядька, его приёмный отец, обучал его чайной церемонии и рассказывал о древних японских самураях и их подвигах, Асакуса продумывал все свои операции.

Почему Юшков напомнил ему Тэнгу – этого лешего, кому злого, а кому доброго, по старинным преданиям охранявшего лес, заставлявшего плутать путников, пугавшего громким хохотом лесорубов? Почему ему захотелось оставить конспиративную квартиру и примчаться – это в его-то возрасте – сюда и остаться наедине с самим собою и со своим старым мудрым окимоно?

Наверное, во всём этом, в этой потайной комнате и старой церемонии предков, в этом маленьком Тэнгу и в том, что богиня Аматэрасу послала ему такого похожего на Тэнгу Юшкова, что-то было такое – сокрытое.

В чайной комнате было сумрачно, почти темно, и это помогало думать. Асакуса взял бамбуковый черпачок и помешал им закипавшую воду.

«Ну что ж! – Он погладил широкий клюв Тэнгу и поставил его перед собой. – Я проиграл. Я не исполнил долг перед императором. Выход?..» Он правой рукой взял с подставки блеснувший синим, отражённым от очага светом вакидзаси и положил его на колени; левой раздвинул полы дзюбана и оголил живот.

«Раз так – вот выход! Простой, как и должно быть. Надо только написать письмо императору».

Он придвинул столик с тушечницей, свитком толстой, свернувшейся полурулоном бумаги, выбрал кисточку, потом снял с шеи полотенце и стал у основания клинка ближе к цубе оборачивать им лезвие. Вакидзаси был длинноват для сэппуку, но если сделать, как положено, то левой рукой можно взяться за рукоятку, а правой – за обмотанное полотенцем лезвие – так будет удобно.

«Жаль, что нет кайсяку, ладно, пусть хоронят с головой, а на роль кайсяку хорошо бы подошёл Коити Кэндзи».

Он медленно наматывал на клинок мягкую бумажную ткань и задумчиво, без всякой мысли смотрел на Тэнгу.

Вдруг ему показалось, он даже вздрогнул, что птица-человек, этот леший-оборотень, с которым он не расставался с самого детства и который чудом вытащил его из-под земли, куда его, раненного, но ещё живого, закопали китайские контрабандисты, или партизаны, или чёрт его знает кто, подмигнул.

Полковник взял окимоно в руки: «Ты хочешь мне что-то сказать? Что?» Остановившимися глазами он смотрел на сморщенное усмешкой лицо лешего.

«Ты хочешь спросить? Я освобожу дух, но что будет дальше? Я тебе отвечу: а дальше – то, что я проиграл! Я проиграл! Ты спрашиваешь – кому? Я тебе отвечаю – этим русскэ собака!»

Фигурка в руках была тёплая.

«Ты хочешь спросить, должен ли я окончательно признать своё поражение? – Асакуса почувствовал озноб и машинально запахнул полы дзюбана. – Ты хочешь сказать, что я проиграл, не начав сражаться? Но я сражался!»