Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2 - Солженицын Александр Исаевич

Газета – это даже сильней, чем сама партия: раскрываешь газету вразворот – не угадаешь, стоит ли за ней какая сила, – а строчками рубит правильно! Буржуазная печать порхает с цветка на цветок: идите, солдаты, умирайте, а мы, как прежде, будем барыши получать. Но – чувствуется неуверенность во всех их голосах. И только «Правда» одна с первого номера задышала хрипло, по-рабочему. Всё у неё сразу просто и честно: и что – долой, и что – давай. Это станет теперь единственное место в России, где можно будет открыто выражаться о Временном правительстве тоже. Чего ещё нельзя пока осуществить в жизни, чего даже в собственной партии не удаётся провести, – то всё будем печатать в «Правде», доберём всё невзятое, как понимают неуклонные большевики и горячие ребята-выборжане. О чём ни напишет «Правда» – это будет решающая суть дела. И Демьян Бедный вложил душу, правильные стихи! И будем печатать побольше резолюций (хоть где их и не было): когда это идёт не как статья журналиста, а как солдатская резолюция, – это грозно звучит для всех буржуазных поджилок!

Печать – это грозная сила.

И ещё как усилить наши большевицкие ряды: партийный устав накладывает некоторые требования к поступающим – отменить. Сейчас надо любой ценой завлекать в партию всякого, кто только захочет пойти. Отменить даже членский взнос.

А ещё надо бы не дать оппортунистам из Совета прекратить заводскую забастовку. Совет складывает оружие перед капиталистами! После такой удачной революции как же можно просто возвращаться на заводы – и не получить твёрдых выгод? Возмущалось в Шляпникове рабочее сердце: вся эта головка Исполкома никогда ни часу у станка не стояла и не понимают, что значит для рабочего вместо одиннадцати часов – восемь. Но всё ж не решился дать на этом бой: сейчас всякая разрозненность рабочего класса учтётся врагами революции как признак его слабости. Ладно, прекратим пока забастовку, чтоб не истощаться. Возвратиться на заводы – но временно, зорко следя за правительством, чтобы в любую минуту по первому сигналу снова покинуть станки, и – революция продолжается!

_______________________

За всеми этими головоломками Шляпников не стремился отсиживать ежедневные заседания Исполкома, да ещё в середине дня, – только и могли сидеть, кому делать нечего, болтают впустую.

А придёшь – так какую-нибудь неприятность прицепят:

– Алексан Гаврилыч! Вот тут балерина Кшесинская ждёт, по поводу возврата особняка, – это к вам, объяснитесь с ней сами.

Ах, попался! Мерзавцы-соглашатели, сами приказать большевикам не смеют, так теперь натравили женщину на Шляпникова.

Смущённый он вышел к ней. Готов был создавать железную Красную гвардию – а вот поди объяснись с постаревшей балериной.

В Питере с революцией возникло много новых нужд и организаций, а зданий не увеличилось, и была большая нужда в зданиях. Большевики узнали, что Кшесинская из своего особняка сбежала, с бриллиантами, сыном и гувернёром, – её гаражи и подсобные помещения занял бронедивизион, а дом стоял пустой, ещё и мало разграбленный, – и решили быстро туда перекинуть ПК, по соседству, с их чердака на бирже труда. Конечно, не для партийной работы строился дом, а для любви и отдыха, – так роскошно никогда не мечтали большевики устроиться. Правда, в стенах как будто шорохи какие – нет ли потайных ходов?

Но и вот что значит – торжествовала уже буржуазная власть и пошлость: Кшесинская осмелилась из своего бегства воротиться и даже вот явилась в Таврический дворец требовать своих прав! Не попалась она 27 февраля!…

Впрочем, отчасти и с любопытством вышел Шляпников обшарить глазами бывшую любовницу царя, – не всякий день увидишь.

В коридоре стояла женщина маленького роста, вся в чёрном, но с особенным умением, привлекательно одета. Хотя немолодая, но и невольно стараясь нравиться (совсем неуместно, но без этого не могут бабы во всех классах), выдавала она ещё не стёртыми чертами и движениями, что сильно была хороша в молодости, кто в этом толк понимает.

С ней был адвокат, барски одетый, только представил: «Матильда Феликсовна», а говорила она сама. Обращалась без признака странности или неловкости, что две недели назад она проехала бы в автомобиле мимо этого прохожего мещанина, взгляда бы не бросила на его заурядную физиономию с примитивными усами, – а теперь говорила с уважением и убеждённостью, что это – из первых вельмож нового государства, от которого всё зависит.