Секретарь обкома - Кочетов Всеволод Анисимович

— Нет, — сказал он. — Я сам. — И, собирая все силы, плыл и плыл к берегу.

Майя плыла рядом, повернув к нему лицо, смотрела встревоженными глазами. Она была настороже.

Затем она вновь переоделась в кустах сказала ему, чтобы он дожидался ее на берегу, на теплом песке, или, если хочет, то вон там под соснами, на травке, а она сходит и найдет ночлег.

Ночлег был, конечно, найден. Майя вернулась, повела его обедать. После обеда они лежали на топчанах, на матрацах, набитых шумным сеном, под навесом во дворе того дома, где им предстояло ночевать. Потом весь вечер гуляли по берегу.

Вечер был теплый и тихий, волны улеглись; превращая их в текучее пламя, в залив опускалось огромное, во много раз большее, чем оно было днем, огненное солнце. На него уже можно было смотреть. Но в глазах, правда, после этого все-таки было ослепительно желто.

— Я слышал про солнце, — сказал Александр, — что когда оно совсем зайдет за морской горизонт, на какую-то минуту от него, пробиваясь сквозь воду, возникает зеленый луч. Но сам я этого не видел, хотя мы иногда ездили по вечерам на Стрелку. Туда ленинградцы специально приезжают, чтобы полюбоваться закатом на Финском заливе. Там ведь тоже этот залив.

— Я знаю, — ответила Майя. — Но там совсем маленький залив.

— Да, его даже называют Маркизовой лужей. Но он все равно красивый.

Они стояли на берегу и дожидались, когда солнце утонет в воде. Оно уже было в ней до половины.

— Странно, что вода от него не шипит, — сказал Александр. — Такой раскаленный шар.

Майя подошла к воде, обмакнула в нее пальцы, ответила в тон ему.

— Но все-таки она уже нагревается.

И в самом деле вода в заливе была гораздо теплее, чем днем.

Солнце ушло, так и не блеснув зеленым лучом. Небо на западе было багровым. Постепенно оно стало гаснуть, на берегу быстро темнело. Пошли туда, где, как помнилось Майе, среди сосен был парк, с прудами, мостиками, а главное — скамеечками.

Да, такой парк был, были и скамеечки. Всюду разгуливали дачники, всюду шли разговоры, что-то друг другу рассказывали, смеялись над рассказанным.

— «…Гуляют с дамами испытанные остряки», — сказал Александр словами поэта.

Они все же нашли одинокую скамью под раскидистым деревом, которое свешивало свои ветви прямо над ее спинкой и закрывало сидящих от посторонних глаз.

— Вам не холодно, Майя? — спросил Александр и, не дожидаясь ответа, осторожно обнял ее рукой за плечи.

— Что вы! — ответила Майя. — Очень тепло. — Она не отстранилась, не сделала попытки освободиться от его руки. Но раз ей не холодно, он сам вынужден был убрать руку.

Она вздохнула.

Молчали.

Александру казалось, что рядом с собой он слышит стук Майиного сердца. Но это стучало его собственное.

В кустах позади скамейки завозилась и раздра-экенно пискнула, не в силах уснуть, мелкая-пичужка.

— Майя, — сказал Александр шепотом.

— Что? — ответила она тоже еле слышно.

— Майечка.

— Что? — повторила она.

Он взял ее руку в свою, взял вторую, сложил их меж своими ладонями. Майины руки притихли, они насторожились, они ожидали.

— Майя, — шептал он. — Майя… Неужели вы ничего не чувствуете, ничего не понимаете?

— Я, может быть, кое-что понимаю, — ответила она еще тише — Но, может быть, я ошибаюсь. Может быть, я совсем жестоко ошибаюсь, Александр Васильевич. Я очень боюсь, если я ошибаюсь.

— Вы не ошибаетесь, нет. Это правда! — Он мял в своих ее горячие руки. Наверно, ей было больно. Но она терпела, и он ничего не замечал. — Правда, правда! Неужели вам нужны какие-то глупые слова? Неужели…

— Это совсем не глупые слова, — ответила она горячо. — Нет, нет, не глупые. Слышите?

— Ну не глупые, так старые, очень старые. Ими ничего не выскажешь. Их пять тысяч лет говорят, говорят на земле…

— Но я-то их, Александр Васильевич, никогда еще не слышала, — прошептала Майя, и он почувствовал, как ему на руку упала тяжелая теплая капля. За ней вторая, третья…

— Майечка! — воскликнул он. — Я глупый, глупый. Я очень глупый. Простите. — Он схватил ее голову, пальцы его утонули в мягких струях пахнувших чем-то хорошим золотых волос.

Пичуга в кустах пискнула еще раздраженней, и, шумя крыльями, натыкаясь на листья и ветви, полетела искать более спокойное место. Александр прижался щекой к щеке Майи и зашептал в ее душистые пряди все эти старые, древние, вечные слова, которые ей так хотелось слышать.