Секретарь обкома - Кочетов Всеволод Анисимович

— Юлия Павловна, — сказал Птушков примирительно. — Пойдемте ко мне? Пожалуйста. Ну не отказывайтесь. Я одинок. Я совершенно одинок. Я живу, как в пустыне. Почему? Да, и вы и он правы: обожательницы, слава, коньяк… Правда, буги-вуги — это неверно, я даже и не видел, как их танцуют. Где тут, в нашем захолустье, буги-вуги? А то, другое, все верно. Но почему, почему? Потому что нет возле меня человека, которому бы я мог посвятить свою жизнь, каждую свою мысль, каждую строку, нет той, которой можно бы сказать: «Я помню чудное мгновенье!» Все доступные вокруг, дешевые… 'Пойдемте, Юлия Павловна?

— Вы полагаете, что я вам обойдусь дороже? Нет, Птушков, я к вам никогда не пойду. Был порыв, я предлагала, сама предлагала: уедемте. Куда угодно, только уедем, немедленно, без раздумий и без оглядки. Вас на это не хватило.

— Вы убьете меня.

— Будем надеяться, что не до смерти.

По улице, в свете фонарей, шла красивая, полная сил и жизни молодая женщина, нагруженная книгами, шла стремительно, легко, едва касаясь ногами тротуара. На нее невольно оглядывались. А за нею, плетясь, еле поспевал тоже — что говорить! — не старый человек. Но безвольные плечи его висели по-стариковски, руки вяло лежали в карманах пальто. Скажи — и никто бы не поверил, что она всю жизнь жила сугубой прозой, а он целью своей жизни называл поэзию.

— Значит, никогда? — спросил Птушков.

— Да, Виталий, никогда.

— Что ж, вы меня больше не увидите, Юлия Павловна. Прощайте.

— Прощайте, Виталий.

Он свернул в боковую улицу и скрылся в темноте. Она тут же забыла о нем, она думала о книгах, которые несла. Надо не показывать их ни Соне, ни Василию Антоновичу. А то сейчас же утащат в свою спальню.

21

Художественная интеллигенция Старгорода открыла свой объединенный клуб. Рассказывали, что был интересный вечер, выступали писатели, композиторы, художники, актеры. Был устроен смешной «капустник», о котором по городу идут разговоры, авторов и исполнителей просят повторить программу в заводских домах культуры.

Василий Антонович на открытии не был, не смог. Он обещал заехать в свободное время, посмотреть помещение. Такое время наконец подошло. Баксанов водил Василия Антоновича из комнаты в комнату, показывал отлично восстановленную лепку потолков и стен, фресковую и масляную роспись — наследие офицерского собрания, массивные двери из наборного дерева, с бронзовыми ручками, живопись и графику, которые в своем клубе выставили художники, собрание книг, изданных после войны в Старгороде местными писателями. Баксанов был представлен здесь двумя романами, четырьмя повестями и двумя пьесами.

— Это неплохо, неплохо, — одобрил Василий Антонович, листая его книги.

— Но ведь существует теория, — сказал Бак-санов, — что в искусстве, чем — меньше, тем лучше. Я в свете этой теории очень плохо выгляжу. Почти халтурщик.

— Чем меньше, тем лучше, — это лозунг снобов, товарищ Бакеанов, — ответил Василий Антонович. — Я согласен с лозунгом: пусть меньше, но лучше, чем много, но плохо. Это верно, это да. Но «чем меньше, тем лучше», — по меньшей мере идиотизм. Это кто же так рассуждает?

— Да у нас, в наших кругах, — уклончиво ответил Баксанов. — Нам, например, утверждают такие, достаточно одной-двух хороших книг в год, одного-двух хороших спектаклей.

— Если человек мало читает и мало ходит в театр, ему, возможно, этого и достаточно. А вы поговорите с народом, товарищ Баксанов. Рабочих, колхозников, интеллигенцию поспрашивайте…

— Спрашиваю, Василий Антонович, спрашиваю. В один голос: мало книг о современности, о нас, мало спектаклей., мало кинофильмов о нашей жизни, о проблемах и вопросах, волнующих людей сегодня.

— Вот видите. А кстати, вы сами-то сейчас над чем работаете?

— Роман задумал. О культуре села, о крупных изменениях в жизни деревни, об изменениях в сознании колхозников, в их быте, в их интересах и стремлениях. Интересный есть материал.

— Хорошая тема!

Они сидели в небольшой, почти круглой, угловой гостиной, окна ее смотрели сразу на три стороны, на три улицы. Шум города врывался сюда даже через двойные рамы, через толстые зеркальные стекла.

В гостиную заходили писатели, художники, архитекторы, — кто присаживался на диваны, на стулья, кто стоял в дверях и даже за дверями, подымаясь на носки, вытягивая шеи.

— Хорошая тема, — повторил Василий Антонович. — В деревне происходят поразительные изменения, идут глубочайшие процессы. — Он встал, он увлекся. — Задумайтесь хотя бы вот над чем. В то время, когда некоторые стяжатели в городе строят себе особняки, отгораживаются от живой жизни заборами, вооружаясь безменами, идут торговать на рынке ягодами и овощами, в это время среди крестьян, колхозников уже появляются такие, которые заявляют: мне не нужна эта изба, мне не нужна эта усадьба, — дайте хороший, городского типа дом, дайте квартиру, дайте жить, как в городах живут. Потрясающе, не правда ли? А давно ли мы говорили об отставании общественного сознания крестьянина? Давно ли крестьянин готов был убивать ближнего на меже, убивать из-за пяди земли. И торговать на базаре многие колхозники уже не хотят. Я, говорит, не хочу позориться. Мой, говорит, портрет в газете напечатан. А я на базар пойду! Пусть колхоз организованно продает нашу продукцию, пусть нам деньги выплачивают, как зарплату. Вот какой колхозник стал ныне! Хорошую тему выбрали, товарищ Баксанов.