Секретарь обкома - Кочетов Всеволод Анисимович

Один Суходолов никаких принципов не придерживался. Елена Никаноровна говорила ему время от времени вполголоса: «Николай, Николай, ты с ума сошел, снова наливаешь». — «Сегодня, Леночка, выходной. День отдыха. Понимаешь? Отдыха! Вот я и отдыхаю».

Владычин завел с ним разговор о делах комбината, сказал, что на комбинате неладно с плановым ремонтом оборудования. Люди жалуются.

— Дорогой товарищ Владычин, — ответил весело Суходолов. — А план свой комбинат выполняет? Или нет?

— Даже перевыполняет. Но…

— А министерство нашей работой довольно?

— Это викторина, товарищ Суходолов, а не серьезный разговор. Сегодня выполняете, сегодня вами довольны. Но когда оборудование окончательно истреплется, все по-другому пойдет. И план перестанет выполняться, и никаких похвал министерства вы не получите. Если довольны вы и если олимпийски спокойны вы, то мы, партийная организация района, не можем примириться с таким положением на комбинате.

— Горячность, горячность! — Суходолов добродушно улыбался. — Молодость. Бывало, и я, конечно… По молодости, по неопытности…

— Игорь Владимирович!.. — Наблюдательная София Павловна придвинулась к Владычину. — Что-то вы плохо едите. Может быть, это невкусно? Вам не нравится? Переменить тарелку?

Поняв, что Соня хочет поговорить с Владычиным, Василий Антонович завязал с Черногусом и Суходоловым разговор о неиспользованных природных богатствах области, о запасах местного сырья для химкомбината. Черногус воодушевился, заговорил о сланцах, о том, что в недрах края наверняка будет найдена и нефть. Суходолов стал жаловаться на инертность планирующих организаций, которые с удивительным упорством из года в год планируют комбинату дальнепривозное сырье и совсем не работают над тем, чтобы найти его поближе.

София Павловна тем временем тихонько рассказывала Владычину, кто такой Суходолов, как он спас жизнь Василию Антоновичу, какой это был отважный боец; теперь он, правда, уже не тот, он многое пережил, он был тяжело ранен, у него осталась одна почка, он был контужен, после войны стал нервным, неуравновешенным. Владычин понимающе кивал головой.

— И все-таки, София Павловна, — сказал он мягко, но настойчиво, — и все-таки ему или измениться надо, или уйти на пенсию. Перед его заслугами я снимаю шапку. Но с тем, как он легкомысленно хозяйствует — лишь бы план выполнить, без взгляда в будущее, с этим я примириться не смогу.

— Да, нам придется воевать. — Суходолов краем уха услышал их разговор. — Я обязан давать продукцию стране. Во что бы то ни стало. — Он стукнул легонько кулаком по столу. — И я буду ее давать! Это мой партийный долг. Товарищ Черногус, мы с вами не молоденькие, мы всякого навидались на своем веку. Скажите молодому человеку, что для нас никогда не было ничего выше и незыблемее указаний и требований партии. Партия с меня требует выполнения плана…

— Но партия всегда требовала, чтобы все делалось разумно, — сказал Черногус, ещё не совсем уяснив, о чем идет речь. — Партии важно не только что делается, но и как делается, какими методами.

— Вот именно, правильно! — воскликнул Вла-дычин. — Совершенно правильно. За счет износа оборудования выполнять план на своем предприятии — это значит срывать общегосударственные планы. Дорого нам ваша продукция обойдется, товарищ Суходолов!

Владычин подсел к Черногусу, к тому, кто в его глазах был представителем старой большевистской гвардии, стал пересказывать свой недавний разговор с Василием Антоновичем, — разговор об отклоняющихся от линии партии, о спекулянтах, готовых участок государственной земли превратить в средство наживы, о тех, кто уходит из общественной жизни.

— Щелку нашли, щелку. Слабину, — согласился с ним Черногус. — А их по рукам надо, по рукам! А как же! Семьи у меня нет, времени поэтому много: просматриваю почти все газеты. И столько в них удручающих фактов… Был, например, боевой летчик, на счету у него четырнадцать гитлеровских самолетов. Герой, ас. А вот, летая на гражданских самолетах из Москвы в какие-то золотоносные места Сибири, вступил в сообщество с расхитителями золота на приисках, сбывал краденое темным элементам в Москве. И что же? Построил дачу. А затем, рано или поздно, попался. Жаль человека, до слез жалко. Кто же, спрошу я вас, виноват в его грехопадении? Мы с вами, дорогой товарищ Владычин, мы виноваты! Если есть соблазн, есть и соблазняемые, не так ли? Мы должны были очень внимательно, очень зорко следить за появлением соблазняющих факторов. Мы не имеем права развешивать уши и распускать губы. Когда-то, борясь с воровством, в некоторых странах ворью рубили руки. Мы должны рубить дачные участки, и рубить безжалостно. Уже от этого одного многое улучшится. Или вот читаю: поезд такой-то, Москва — Юг. Летит домой, в Москву, от него за версту фруктами пахнет. Проводники в нем, работники вагона-ресторана — спекулянты. Покупают где-то там, на юге, груши, яблоки, дыни за копейку, в Москве продают за рубль. На что им эти деньги, столько денег? На прожиток? На прожиток и зарплаты хватит. Железнодорожники, как известно, получают хорошо. На что же, следовательно? Опять же на то, что дачи строят. А каждая дача в большую денежку обходится. Василий Антонович заезжал ко мне. Может быть, обратил внимание, Василий Антонович, на нашу улочку? Окраинная такая, глухая. Что ни дом, то частное владение. А прошлой осенью и целый дворец появился. Двухэтажную хоромину возвел один тип. И ведь не подумаете кто. Рабочий с химического комбината! Член партии. Сделайте опыт, зайдите к нему в калитку — кобели разорвут. Два здоровенных таких черта носятся по участку, гавкают день и ночь, соседям спать не дают.