Акушер-Ха! Вторая (и последняя) - Соломатина Татьяна Юрьевна

Вторая жена была не менее красива, чем первая, но совсем другой породы: та была яркой классической славянкой, эта – с некой восточной примесью в генотипе. Васина падчерица от первого брака немного пофыркала – больше для проформы, чем от души: вот, мол, приводи домой бывших соучениц на рюмку чаю, не успеешь опомниться, как без папки останешься! Пасынок и вовсе одобрил, мол, молодец, батяня! Что теперь, всем лечь в гроб и крышкой накрыться?! Прах к праху, пока живём – помним. Помрём – встретимся. Поскольку ТАМ после акта дефекации туалетная бумажка уже ни к чему, то будет у тебя, батя, вместо одной боевой подруги две. Души вне тел не так разрываемы плотскими страстями, так что будь спок! Мамка будет строчить передовицы, а сеструхина подруга – философические графоманские вирши. Будут друг другу читать свою галиматью и вопить: «Зелено!» – а ты себе спокойно будешь созерцать картину мира. Чем? Ну, чем-то её там души созерцают? В общем, не парься, батя. Живи, пока глазки смотрят и ручки-ножки ходят. Ну, то есть пока живой и молодой!

Истеричная брюнетка сосуществовать на одной территории с голубоглазыми блондинами «из прошлого» отказалась. Не из вредности, а обоюдного покоя ради: у неё своих чернявых было двое – семи и девяти лет. Вася напрягся – и построил небольшой, но крепкий и уютный дом на Рублёвском шоссе, тогда ещё вовсе не настолько провокационно престижном. Патологоанатом писала диссертации, поэтому дети висли на Васе, уже давно заслуженно получившем все свои «к. мед.н.» и «д. мед.н.». Висли просто потому, что у Васи всегда было на них время, а у мамы – никогда не было. Хотя занят Василий Илларионович был куда больше супруги. Парадокс?.. Может быть. Но не главный в этой истории. Главный заключался в том, что и вторая Васина жена – любимая от макушки до пят со всей своей мрачностью, истеричностью и склонностью к написанию виршей – умерла. От скоропалительного рака матки. Не помогли ни ранняя диагностика, ни своевременно предпринятые радикальные, ни усиленные паллиативные меры. Несмотря на имеющий место прогресс в профилактике и терапии онкологических заболеваний. Невзирая на то что Вася каждый год таскал её на профилактические осмотры, расширенные кольпоскопии, подробные мазки и даже прицельные биопсии. Перед смертью она успела завещать своё тело студенческому анатомическому залу, заявив Васе, что не хочет быть ещё одной почётной «альпийской горкой». И ещё потому что «Hic locus est, ubi mors qaudet sucurrere vitam!»^[10]. Как гласила надпись, помещавшаяся в старину над входами в анатомические театры. Чего-чего, а чувства юмора и этой Васиной жене было не занимать. Пусть и чёрного. А какой ещё юмор мог быть у эрудированной и мрачно-искромётной смуглой брюнетки-патологоанатома?

У четверых взрослых Васиных детей всё было хорошо (все они, к слову, были Остерманы – таково было их самостоятельное добровольное решение). Не менее хорошо, чем у принятой им собственноручно пары-тройки карапузов-внуков. Тоже Остерманов. В этой семье вообще мало кого интересовали проблемы крови, а проблем с любовью и верностью у них не было.

Вася построил себе особняк в деревеньке неподалёку от Рублёвского шоссе – было сложнее, чем раньше, но всё ещё возможно, да и в деньгах Вася Остерман нужды не испытывал, – справедливо рассудив, что и детям от второго брака папина недвижимость нужна куда больше, а он уж как-нибудь сам. Не в могилу же с собой деньги забирать? Деньги штука такая – расходная: не хватает – больше зарабатывай, а не экономь. Да и вообще, деньги надо тратить при жизни. А слово «могила» отныне стало для Васи ругательным. Он было даже попытался, как все порядочные люди, уйти в депрессию, в запой, хоть куда-нибудь, куда и положено уходить всем порядочным людям после смерти родных и близких. Но не получилось. Денег больше зарабатывать – сколько угодно. А экономия, депрессия и рассуждения о бессмысленности жизни и несвоевременности смерти – никак. Рождённый для гармонии созвучий небесных сфер на радость всем, рельсы из собственных терзаний в царство Аид укладывать не может.

Вася с головой ушёл в работу. Откуда, собственно, никогда на самом-то деле и не выходил, так и сидя в ней по уши во время всех любовей, воспитаний и смертей. А уж в новёхоньком особняке вообще появлялся не каждый день, предпочитая ночевать у себя в кабинете. Но даже когда не о чем было тревожиться-заботиться и никого не надо было спасать – тоска на Васю всё равно не наваливалась. Он даже добросовестно заваливался на диван и призывал эту самую положенную всем по штатному «человеческому» расписанию тоску. Как же без неё нормальным людям-то? А она, сука, не наваливалась. «Любимые же умерли, дети выросли, а?..» – уговаривал Вася тоску. «Чего «а?»! Акаешь чего, говорю?! – отвечала ему какая-то очень неправильная тоска. – Встал быстро и пошёл обход свежих послеоперационных делать. На ночь глядя – никогда не лишнее. Или спать. У тебя кардиограмма, как у двадцатилетнего парня. «Умерли»… «Выросли»… А ты хотел жить на планете, населённой вечно зелёными покемонами?» – и показывала ему фигу. Тогда Вася понимал, что никакая это не тоска, а его долбанное жизнелюбие и здравый, мать его, смысл, будь они прокляты! Брал с полки альбом репродукций передвижников или «Русскую историю» Костомарова и, пролистав пару-тройку страниц, засыпал крепким сном хорошего здорового человека. И никакие жёны с того света к нему не являлись ни с претензиями, ни с требованиями.