Учебник рисования - Кантор Максим

Кому обязан он этим успехом? Себе — несомненно. Упорству, ясности единожды поставленной цели — вот чему он обязан. Когда-нибудь, сказал себе Гузкин, надо будет написать мемуары, рассказать о своем пути. Все великие художники писали мемуары: так, ничего специального, наблюдения за жизнью, беглые зарисовки — довольно и этого. Иногда бывает приятно пролистать, скажем, воспоминания Шагала. Надо написать что-то в этом духе, интимную, дневниковую прозу. Например, напишу так: встреча с фон Майзелями. Обедали в доме директора немецкого музея, подавали шабли, речную форель. Барон приобрел одну из тех картин, что я писал по ту сторону железного занавеса — то было изображение пионерской линейки. Да, это вполне может стать темой главы. Надо будет описать, как мальчик из бедной еврейской семьи, прошедший унижения советского быта, стал мировой звездой. Гузкин оглядывал зал, отмечая тех, кого он поместит в мемуарах, встречи с кем достойны упоминания в книге. Вот первый критик свободной России — Яков Шайзенштейн. Можно посвятить пару страниц разговорам с Яшей. Например, о свободе творчества. Вот мелькнули в толпе лица Беллы Левкоевой и Лаванды Балабос. Подумать только, я едва не связал себя с этой сомнительной московской галереей. Про ее мужа чего только не рассказывают. Тысячу раз правы те, кто советует держаться подальше от русских богачей — разве знаешь, как наживают они свои капиталы. Художник моего уровня не должен себя замарать. Гузкин решил ничего не писать о Белле Левкоевой в своих мемуарах. Но были в толпе и такие, кого обойти вниманием просто неприлично, были среди публики те, чьи руки, протянутые из трамвая цивилизации, выручили Гришу в тяжелую минуту. Скажем, Барбара и ее помощь, вернулся к рассуждениям о своих дамах Гриша — и вернулся он к этой теме своевременно: все три возлюбленные его, потеряв было Гришу в зале, сызнова обнаружили художника. Они совершили плавный разворот, осмотрели картины, украшавшие дальнюю стену, и теперь снова двигались к нему сквозь толпу. Да, Барбара, думал Гриша, благодаря ей я полюбил и узнал этот мир. У всякого человека должна быть своя юная Европа — первое приключение в свободном мире, первое прикосновение к цивилизации, которое не забудешь. Чудный характер, преданная любовь. Надо объективно признать, что определенную помощь Грише она оказала. И, прежде всего, подумал Гриша, она помогла тем, что верила в мое творчество, надо будет описать это в мемуарах, найти верную интонацию. А эти милые завтраки в Париже! Оскар любил заходить к ним по утрам. Очарование молочного парижского утра, когда замыслы картин с дебильными пионерками роятся в голове, когда верная подруга разливает кофе, а верный друг делится с тобой проектами инвестиций — что сравнится с этим? За окном — колючий шпиль Нотр-Дама, на столе — предложения оффшорных компаний, как это забудешь? Клавдия совсем иная — но разве и она не вложила усилий в его карьеру, разве она не причастна к сегодняшнему успеху? Не будем сбрасывать со счетов и ее мужа — Алан помог, определенно помог. Конечно, отношения сложились не самые простые, но разве от этого любовь с Клавдией была менее страстной, а ее помощь — менее эффективной? Гузкин вспомнил званые вечера на рю де Греннель и первые опыты общения с клиентами. Как робел он, называя цену картины! Порой, собираясь сказать «сто тысяч», он смущался и говорил «пятьдесят». Как помогала ему Клавдия в этом вопросе! Обычно она брала коллекционера под локоть и, затягиваясь сигарным дымом, говорила так: не смущайте художника, мой дорогой. К чему расчеты, запятые, дроби? Платите круглые суммы, Жак (или Жерар, или Венсен). Сколько вы получили за посредничество в Косове? На ваших кассетных бомбах никто ведь не экономил? Аристократка, подумал Гузкин. Что значит древность рода! Вроде бы и Барбара — баронесса, а все же — не то! Не умела Барбара вот так спокойно, с жестокой улыбкой, затянуться сигарой и протянуть руку за чеком для Гузкина. И это значит, что забота Барбары о художнике носила скорее отвлеченно-романтический, нежели практический характер. А, если так, то уместны ли упреки Барбары в том, что Гузкин выбрал Клавдию? Но кто действительно помог, кто сыграл решающую роль в его карьере — это Сара, и Гузкин отдавал себе в этом отчет. Без нее не было бы сегодняшнего триумфа. Именно Сара помогла в самых нужных, решающих встречах. Но так думает каждая из них. Вот они, все трое. И каждая дорога ему, да, каждая. Они подходят с разных сторон одновременно, зажимают его в клещи. Гузкин поискал пути отступления. Где же Оскар? Но дантист исчез, затерялся в залах музея. Было бы разумно спрятаться от Клавдии возле ее мужа, барона де Портебаля — Гузкин обернулся к барону, но тот был занят разговором.

Алан де Портебаль и барон фон Майзель обсуждали дальнейший развал России.

— Грузия, — сказал фон Майзель, — милая страна, и экология в порядке. Однако Грузия мало что решает на Кавказе.

— Я отношусь, — сказал де Портебаль, — с оптимизмом к Азербайджану.

— Разделил бы оптимизм, — сказал фон Майзель, — если бы имел бакинскую нефть, но я вложился, как вы знаете, в Казахстан и в Сибирь.

— Есть два сценария, — сказал Алан де Портебаль, — из них можно сделать третий.

— Поясните вашу мысль, — сказал фон Майзель.

— Первый вариант: декоративный президент и парламентская республика с адекватным премьером. Кандидатура Кротова обсуждается, — сказал Алан де Портебаль.

— Знаете его?

— Мы сотрудничаем. Комитет по антимонопольной политике, — сказал де Портебаль, который, находясь в шести комитетах, имел монополию на всю антимонопольную политику европейского рынка, — Кротов не дает акулам, вроде Дупеля, прибрать к рукам Сибирь. Вопрос в том, кто будет стоять за Кротовым.

— Что говорит мой друг Иван Луговой?

— Он ваш друг?

— Спокойный человек. Разбирается в вине.

— Луговой обозначил еще один вариант. Помните Тушинского?

— Кто это? Алюминий? Удобрения? Сухогрузы?

— Он политик. Мы обедали с ним, барон.

— Вот как?

— В Tour d'Argent.

— Мучнистый господин с маленькими глазками? Он беспокоился о судьбе казахских школьников. Спросил, посылаю ли я детей на уборку хлопка.

— Надеюсь, вы не посылаете их на уборку хлопка, барон?

— Надо поинтересоваться этим вопросом. Я буду огорчен, если детей используют для уборки хлопка. Значит, Тушинский?

— Либерал, ориентированный на Запад.

— Что ж, я сам, если разобраться, либерал.

— Тушинского поддерживает Дупель. И это серьезная игра. Тушинскому нужно кресло президента.

— А Дупель метит в премьеры, не так ли? Какой из вариантов выбрал Луговой?

— Луговой играет по обе стороны доски.

— А что выбираете вы, Алан?

— Это проблема, барон. Дупеля поддерживает Америка. Видите Сару Малатеста? Около картины с пионерами?

— Пожилая дама, одетая Коломбиной? Превосходно знал ее мужа.

— Ее американская родня ставит на Дупеля. Дупель хочет им понравится. В культурный фонд семьи Малатеста — знаете сарай в Детройте? — он пожертвовал сто картин русского авангарда. Сколько картин в вашей коллекции, барон?

— Меньше, — сказал фон Майзель ревниво, — но все подлинники. Я беру вещи из верного источника. Сын бывшего российского премьера — Сосковец. Превосходно готовит рыбу. Имеет галерею русского авангарда.

— Дупель передал в Америку знаменитый «Черный квадрат».

— Позвольте, — сказал фон Майзель, — «Черный квадрат» у меня.

— Может быть, Малевич нарисовал три квадрата. Или пять. Какая разница.

— Это символ свободы, барон.

— Чем больше свободы, тем лучше. Дупель кормит американские музеи, встречается с сенаторами. Обедает с Киссинджером.

— Полагаете, Дупель не станет делиться Сибирью?

— Захочет в придачу Казахстан.

— Мало ему «Черного квадрата».

— Да, проблема.

— Проблема. Но вы говорите, есть третий вариант?

Мне бы их проблемы, думал Гриша, сердясь на баронов точно так же, как сердился он сегодня на своих друзей в баре отеля Лютеция. Подумаешь, проблема! Развалится Россия — или не развалится, какая, в сущности, разница?! Сами собой дома взорвались от утечки газа, или их атаковали террористы — что это меняет? Простые комбинации — политика, бизнес, что тут сложного? Посчитал на бумажке прибыль, прикинул маржу — и вперед. Вот когда в дело вмешивается любовь, когда душа разрывается от невыносимой дилеммы, — тогда можно говорить о подлинной проблеме. Каких огромных усилий стоило поддерживать равновесие в отношениях со всеми тремя дамами, кто может оценить ежедневное напряжение, кто может измерить страсть? А ее приходилось дозировать, эту страсть, приходилось строить жизнь так, чтобы никого не обделить страстью. И ведь всем хватало! Ну да, Барбара была несколько недовольна, это так, — но, в принципе, хватало всем! Почему же люди не могут договориться, почему они не принимают то хорошее, что дает им жизнь, почему им всегда мало? Строишь, по кирпичику, медленно возводишь здание — и на тебе! Сегодня — как раз в тот день, когда стратегия эта венчается успехом — вдруг рушится вся система отношений. Почему же сами они, те, кто помогал ему сесть в привилегированный вагон, почему они решили нанести удар именно сегодня? Неужели нельзя повременить? Некстати, совсем не вовремя. Вот сейчас, прямо сейчас они подойдут к нему — сразу все трое — и ему придется делать выбор. Он должен обидеть двух дам и навсегда соединить себя с третьей, иного выхода нет. Да, каждая из них рассчитывает на то, что единственной станет именно она — что же делать? Что делать? Гриша скажет сейчас слова, которые навсегда оскорбят двух дорогих ему женщин, родных, существ, с которыми он делил вдохновенные минуты. Гузкин прижался спиной к стене, между двух полотен с пионерками, и ждал — нельзя сказать, что он уже принял решение, что он заготовил реплику. Которая из трех? Решения не было — только досада: зачем именно сегодня? Неужели справедливо? Не хочу, не хочу выбирать! Неужели это так нужно вам, милые дамы? Что я вам сделал?