Облачный атлас - Митчелл Дэвид

— Ну конечно, коммунальная компания покупает полицейских! Какой же я болван!

— Учитывая дочерние предприятия, Приморская корпорация — десятая по величине в Штатах. При желании они могут купить Аляску. Дай мне время до понедельника.

— Нет! За тобой обзоры этой недели и, да, материал по кулинарии.

— Если бы Боб Вудворд[101] сказал тебе, что заподозрил президента Никсона в том, что тот отдал приказ взломать офисы своих политических противников, и записал это на пленку, сказал бы ты ему: «Боб, милый, забудь об этом, мне нужно восемьсот слов о сервировке салатов»?

— Не смей выдавать мне эту арию: я-разъяренная-феминистка.

— Тогда ты не выдавай мне арию: слушай-я-занимаюсь-этим-тридцать-лет! Одного Джерри Нуссбаума в этом здании более чем достаточно.

— Ты втискиваешь реальность восемнадцатого размера в предположение размера одиннадцатого. Это погубило многих отличных журналистов. Многих и многих.

— До понедельника! Я раздобуду копию доклада Сиксмита.

— Обещания, которых ты не можешь исполнить, не являются твердой валютой.

— У меня нет никакой другой валюты, кроме как встать на колени и умолять тебя. Ну же! Дом Грелш не станет сворачивать журналистские расследования только потому, что они не окупаются на следующее же утро. Папа говорил мне, что ты был едва ли не самым смелым репортером из всех, кто работал где-либо в середине шестидесятых.

Грелш поворачивает свое кресло и устремляет взгляд поверх Третьего авеню.

— Черта лысого он это говорил!

— Еще как говорил! Это разоблачение в шестьдесят четвертом насчет фондов избирательной кампании Росса Зинна. Ты навсегда вышвырнул из политики этого апостола белого превосходства, от которого у всех кровь стыла в жилах. Отец назвал тебя упрямым, неустрашимым и неутомимым. Дело Росса Зинна потребовало нервов, пота и времени. Я обойдусь своими нервами и своим потом, единственное, о чем я прошу, это немного времени.

— Ввязывать сюда своего отца было грязным трюком.

— Журналистика требует грязных трюков.

Грелш гасит сигарету и закуривает другую.

— В понедельник, с изысканиями Сиксмита, и доказательства, Луиза, должны быть ураганной силы, с именами, источниками, фактами. Кто уничтожил отчет, и почему, и каким образом Суоннекке «Би» станет Хиросимой для Южной Калифорнии. Кое-что еще. Если ты добудешь улики в пользу того, что Сиксмит был убит, мы, прежде чем это печатать, отправимся в полицию. Я не хочу, чтобы под сиденье моей машины заложили динамит.

— «Все факты без прикрас и страха».

— Держись этого.

Когда Луиза садится за свой стол и вынимает спасенные письма Сиксмита, Нэнси О'Хаган изображает на лице некоторую приятность.

Грелш в своем кабинете колотит по боксерской груше.

— Упрямый!

Хрясть!

— Неустрашимый!

Хрясть!

— Неутомимый!

Редактор видит, как его отражение насмехается над ним.

Звуки сефардского романса, сочиненного до изгнания евреев из Испании, заполняют музыкальный магазин «Забытый аккорд» на северо-западном углу Спиноза-сквер и Шестой авеню. У телефона хорошо одетый человек, бледноватый для этого загорелого города, повторяет вопрос.

— Секстет «Облачный атлас»… Роберт Фробишер… По правде сказать, я о нем слышал, хотя никогда не держал в руках настоящего оттиска… Фробишер был вундеркиндом, он умер как раз на взлете… Позвольте мне посмотреть, у меня тут список от дилера в Сан-Франциско, специализирующегося по раритетам… Фрэнк, Фицрой, Фробишер… Так, вот и он, есть даже небольшое примечание… Сделано всего пятьсот отпечатков… в Голландии, перед войной, ну и ну, неудивительно, что это такая редкость… У дилера есть копия с ацетата, выпущенная в пятидесятых… разорившейся французской фирмой. Да уж, не пластинка, а поцелуй смерти… Я попробую, месяц назад «Облачный атлас» у него был, но никаких гарантий по качеству звучания, и должен предупредить, что обойдется это недешево… Здесь указано… сто двадцать долларов… плюс наши десять процентов комиссионных, что составляет… Да? Хорошо, я запишу ваше имя… Рей кто? О, мисс Р-Е-Й, простите, пожалуйста. Обычно мы просим задаток, но у вас такой честный голос… Через несколько дней. Будем вас ждать.

Продавец записывает, что ему надлежит сделать, затем возвращает иглу к началу «Роr que lloras blanca nina?»,[102] опускает ее на мерцающий черный винил и грезит о еврейских пастухах, перебирающих струны своих лир на освещенных звездами склонах Иберийских холмов.

Луиза Рей не замечает запыленного черного «шевроле», едущего рядом, когда входит в свой многоквартирный дом. Билл Смок за рулем «шевроле» запоминает адрес: 108, «Тихоокеанский Эдем».

За последние полтора дня Луиза дюжину раз перечитывала письма Сиксмита. Они не дают ей покоя. Университетский друг Сиксмита, Роберт Фробишер, написал эту серию посланий летом 1931 года, когда надолго задержался в некоем бельгийском шато. Беспокоит Луизу не тот нелестный свет, который они проливают на уступчивого юного Руфуса Сиксмита, но ослепительно яркие образы тех мест и людей, что вызываются из небытия этими письмами. Образы настолько живые, что она может назвать их только воспоминаниями. Прагматичной дочери журналиста надлежит, что она и делает, объяснять эти «воспоминания» работой воображения, чрезмерно обостренного недавней смертью отца, но деталь в одном из писем сбросить со счетов невозможно. Роберт Фробишер упоминает о родимом пятне в форме кометы между своей лопаткой и ключицей.

«Я просто не верю в эту чепуху. Я просто не верю. Не верю».

Строители обновляют вестибюль «Тихоокеанского Эдема». Пол устлан большими листами бумаги, электрик проверяет проводку, молотят невидимые молотки. Прораб Малькольм, увидев Луизу, кричит ей:

— Эй, Луиза! Минут двадцать назад в твою квартиру пробежал какой-то незваный гость!

Но слова его тонут в грохоте дрели, он говорит по телефону с кем-то из мэрии о кодовых замках, да и в любом случае Луиза уже вошла в лифт.

— Сюрприз, — сухо говорит Хэл Броди, застигнутый за тем, что снимает с полок Луизы книги и пластинки, препровождая их в свою спортивную сумку. — Эй, — говорит он, чтобы скрыть укол вины, — ты так коротко постриглась.

Луиза не очень удивлена.

— Разве все брошенные женщины не делают то же самое?

Хэл издает гортанный щелкающий звук.

— Стало быть, День Рекламаций, — говорит Луиза, злясь на самое себя.

— Почти завершен. — Хэл отряхивает с ладоней воображаемую пыль. — Вот это избранное Уоллеса Стивенса[103] — оно твое или мое?

— Его нам подарила Фиби на Рождество. Позвони Фиби. Пусть она решает. Или вырви нечетные страницы и оставь мне четные. Это похоже на взлом. Мог бы и позвонить.

— Я звонил. Кроме твоего автоответчика, ничего. Выброси его, если никогда не слушаешь.

— Что за глупости, он стоит целое состояние. Итак, что же привело тебя в город, кроме любви к модернистской поэзии?

— Поиски натуры для «Старски и Хатча».[104]

— Старски и Хатч не живут в Буэнас-Йербасе.

— Старски похищает Триада западного побережья. Будет перестрелка на здешнем мосту Бей-бридж, а еще у нас сцена погони — Дэвид и Пол бегут по крышам автомобилей в час пик. Согласовать это с транспортной полицией — немаленькая головная боль, но нужна реальная местность, иначе мы лишимся всякого подобия художественной целостности.

— Эй, «Blood on the Tracks»[105] [106] ты не заберешь.

— Это моя пластинка.

— Теперь уже нет. — Луиза не шутит.

Броди с ироничным почтением вынимает пластинку из спортивной сумки.

— Слушай, мне было так жаль услышать о твоем отце.

Луиза кивает, чувствуя прилив горя и ожесточение.

— Да.

— Наверное, это было… своего рода облегчение.

«Точно, но только те, кто понес утрату, могут на самом деле об этом говорить». Луиза сопротивляется соблазну сказать что-нибудь едкое. Она вспоминает, как ее отец поддразнивал Хэла: «телемальчик». «Я не стану плакать».

— Значит, у тебя все в порядке?

— Да, все отлично. А ты как?

— Тоже отлично. — Луиза глядит на новые бреши на своих старых полках.

— Работа хорошая?

— Отличная. — «Избавь нас обоих от нашего ничтожества». — Полагаю, у тебя есть ключ, который принадлежит мне.

Хэл застегивает «молнию» спортивной сумки, выуживает ключ из кармана и роняет ей в ладонь. Напыщенным жестом, чтобы подчеркнуть символизм данного акта. Луиза улавливает незнакомый запах лосьона после бритья и воображает себе ее, брызгавшую на него этим утром. «И рубашки этой два месяца назад у него не было». Ковбойские башмаки они покупали вместе, в день концерта Сеговии.[107] Хэл переступает через пару грязных теннисных туфель Хавьера, и Луиза видит, что он обдумывает, как бы лучше пройтись насчет ее нового мужчины. Вместо этого он просто роняет: