Облачный атлас - Митчелл Дэвид

— Советник, мы…

От Фана или Мин-Сика никаких предложений помощи не последовало. Советник приложил к моему уху свежий шелковый носовой платок и велел мне прижимать его с постоянным усилием. Из внутреннего кармана он вынул ручной сони.

— Мистер Чан? — проговорил он, и тогда я узнала в нем того сонного пассажира, с кем добиралась от Чхонмё-Плаза до Тэмосана восемь месяцев назад. — Первую помощь. Побыстрее, пожалуйста.

Затем мой спаситель уставился на аспирантов: те не смели встретиться с ним взглядом.

— Так-так, джентльмены, Году Змеи мы положили весьма зловещее начало.

Дисциплинарная комиссия известит Мин-Сика и Фана об основных их задолженностях, пообещал он им, после чего позволил уйти восвояси. Оба поклонились и поспешили прочь. Накидка Мин-Сика осталась париться на ондоле, но аспирант за ней не вернулся. Бум-Сук выглядел безутешным: он явно скорбел о своей участи. Советник Мефи дал аспиранту несколько секунд безмолвно страдать, после чего спросил:

— Не собираетесь ли вы стрелять из этой штуковины и в меня?

Бум-Сук заметил, что по-прежнему держит в руках преступный арбалет, и уронил его, словно тот был раскален. Советник осмотрел захламленную лабораторию, обнюхал горлышко бутылки с соджу. Его внимание привлекло осьминожье насилие на 3-мерке. Бум-Сук возился с пультом, уронил его, поднял, нажал на стоп, нацелил его как следует, снова нажал на стоп. Наконец Советник Мефи заговорил. Терпение Советника таило в себе угрозу: ему любопытно было услышать объяснение Бум-Сука, почему тот использует экспериментальную фабрикантку своего Факультета для практики в стрельбе из арбалета.

Да, мне тоже любопытно это услышать.

Бум-Сук испробовал все: он был непростительно пьян по случаю Кануна Секстета; он растерял должные приоритеты; игнорировал симптомы стресса; неразумно выбирал себе друзей; проявил чересчур большое рвение, дисциплинируя свой экземпляр; и вообще, во всем виноват Фан. Объяснения выглядели полностью неубедительными, что выдавало в нем неспособного лжеца. Наконец он осознал, что лучше бы ему заткнуться и ждать, пока не упадет топор.

Прибыл мистер Чан с аптечкой, обрызгал мне ухо лекарством, вытер свернувшуюся кровь, прилепил кусок пластыря и одарил меня первыми дружественными словами после Вина-027. Бум-Сук спросил, заживет ли у меня ухо. Резкий ответ Советника Мефи заключался в том, что Бум-Сука это никак не касается, поскольку его докторантура прекращена. Ошеломленный аспирант, уже бывший, побелел, заглянув в свое будущее.

Мистер Чан ласково мягко взят меня за измазанную кровью руку и сообщил, что у меня оторвана мочка уха, но пообещал, что утром медик ее мне заменит. Я так боялась возможных претензий Бум-Сука, что совсем не тревожилась об ухе, но мистер Чан добавил, что теперь мы вместе с Советником Мефи отправимся в новое мое обиталище.

Это, должно быть, было очень радостной вестью.

Да, за исключением того, что я теряла свой сони. Как могла я взять его с собой? Никакого осуществимого плана в голову мне не приходило. Я лишь кивнула, надеясь, что смогу вернуть его себе во время Секстетных Каникул.

Чем объяснил Советник ваше спасение, так вовремя подоспевшее?

Я не спрашивала, а он поначалу ничего не объяснял. Винтообразная лестница поглотила все мое внимание: спускаться по ней опаснее, чем подниматься. В вестибюле, где по стеклам так и хлестали снежные струи, мистер Чан дал мне накидку с капюшоном и ледовые найки.

Советник шутливо похвалил мистера Чана за то, что последний выбрал дизайн типа «кожа зебры». Мистер Чан ответил, что в этом сезоне на самых фешенебельных улицах Лхасы немыслимо появляться в чем-то другом.

Меня переводят на Факультет Единодушия, на западной оконечности кампуса, сказал Советник Мефи, и извинился за что, что «этим нетрезвым ленточным червям» дозволено было играть с моей жизнью. Более своевременному вмешательству воспрепятствовала погода. Я не помню, какой скромный, хорошо сориентированный ответ дала на эти его слова.

Галереи кампуса были заполнены толпами, праздновавшими Канун Секстета. Мистер Чан научил меня шаркать ногами сквозь гранулированный лед, чтобы обрести сцепление. На ресницы мои и ноздри опускались снежинки. Сражения снежками при приближении профессора Мефи прекращались; участники кланялись ему. Восхитительным было чувство анонимности, предоставляемое капюшоном.

Когда мы проходили через заброшенный двор, я услышала музыку. Не РекЛ и не попсонги, но живые, эхом отдающиеся волны музыки.

— Это хор, — пояснил Советник Мефи. — Корпократические сапиенсы могут быть бездушными, мелочными и злобными, но, слава Председателю, способны и на кое-что более высокое.

С минуту мы послушали. Глядя вверх, я чувствовала себя так, словно устремлялась ввысь.

Двое принудителей, охранявших Факультет Единодушия, отдали честь и взяли наши промокшие накидки. Интерьер в этом здании был настолько же пышным, насколько спартанским был он на Факультете Психогеномики. Покрытые коврами коридоры были уставлены ирченовскими зеркалами, урнами Королей Силлы,[162] 3-мерками выдающихся деятелей Единодушия. Советник Мефи называл мне их имена. В лифте была установлена многоустка, ее голос воспроизводил корпократические Катехизисы, но Советник Мефи велел ей заткнуться, и она, к моему удивлению, повиновалась. Мистер Чан опять поддерживал меня, когда лифт разгонялся, а потом замедлял ход.

Выйдя из лифта, мы попали в просторные, погруженные в полумрак апартаменты, словно бы сошедшие с РекЛ, где показывают жизненный стиль верхнего слоя. В центральном очаге, окруженном парящей на магнитных подвесках мебелью, плясал 3-мерный огонь. Две стеклянные стены, лишь изнутри проницаемые для взгляда, открывали головокружительный вид на ночной мегаполис, заслоняемый дымчато-ярким снегопадом. Внутренние стены были увешаны картинами. Я спросила у Мефи, его ли это офис.

— Мой офис этажом выше, — отозвался он. — Это ваша новая квартира.

Мистер Чан кивнул в знак подтверждения и, прежде чем я успела выразить изумление, посоветовал мне предложить моему выдающемуся гостю присесть. Я попросила у Советника Мефи прощения: у меня никогда прежде не бывало гостей, и моим манерам недоставало лоска.

Висевший на магнитных подвесках диван качнулся под весом Советника. Это его сноха, сказал он, изменила дизайн квартиры, в расчете на меня. Она надеялась, что холсты Ротко[163] я найду медитативными.

— Копии, воспроизводящие оригиналы до последней молекулы, — заверил он меня, хотя я понятия не имела, что такое «Ротко», — пусть даже кое-кто и утверждает, что оригиналов нигде на свете не осталось. Я ее замысел одобрил. Стиль этого художника, Сонми-четыреста пятьдесят один, должен соответствовать вашему мироощущению. Ротко пишет так, как видится мир слепому.

Не вечер, а сплошная неразбериха — то арбалетные стрелы, то вдруг история искусства…

Да уж, и он еще не закончился. Вслед за этим профессор стал сокрушаться, что во время первой нашей встречи не смог распознать степени моего вознесения.

— Я полагал, что вы очередной экспериментальный образец, вознесенный наполовину и обреченный на ментальную дезинтеграцию через одну-две недели. Если память мне не изменяет, я тогда даже задремал — было дело, мистер Чан? Извольте говорить правду.

Стоя на своем посту возле лифта, мистер Чан вспомнил, что во время той поездки его хозяин давал отдых своим глазам. Советник Мефи улыбнулся тактичности своего шофера.

— Вы, Сонми-четыреста пятьдесят один, скорее всего, недоумеваете, что заставило меня обратить на вас внимание.

Его вопрос был подобен стуку в дверь: «Выходи, я знаю, что ты там». Или, как я боялась, ловушкой. Не забывая о том, что прислуге недозволительно вести себя как чистокровная, я разыграла вежливое непонимание.

Участливое выражение лица Мефи сообщило мне, что он не осуждает меня за осторожность. В университете Тэмосан, сказал он мне, обучаются тринадцать тысяч девятьсот студентов, которые подают два с лишним миллиона запросов на библиотечную загрузку за семестр. Подавляющее большинство составляют тексты курсов и связанные с ними статьи; остальные касаются чего угодно — от недвижимости до биржевых котировок, от спортивных фордов до глинобитных дорог, от йоги до птицеловства.

— Дело в том, Сонми, что когда обнаруживается читатель с поистине эклектичными пристрастиями, главный библиотекарь не преминет подать мне сигнал тревоги. — Профессор включил свой ручной сони и стал зачитывать мой личный список запросов на загрузку. — Восемнадцатое число Шестого месяца, «Сказание о Гильгамеше»;[164] второе Седьмого месяца, «Воспоминания» Иренео Фунеса,[165] первое Девятого месяца, «Упадок и разрушение» Гиббона. — Мефи, омываемый розовато-лиловым сиянием сони, выглядел гордым. — Так, теперь вот что… Одиннадцатое число Десятого месяца: бесстыжий, на тебе, перекрестный поиск упоминаний об этой раковой опухоли в возлюбленном нашем корпократическом теле — Союзе! Говоря как представитель Единодушия, такое — могу я охарактеризовать это как «жадное любопытство»? — к верованиям иных миров выдает возможное присутствие внутреннего эмигранта. Поскольку из таких внутренних эмигрантов получаются лучшие агенты Единодушия, я понял, что нам необходимо встретиться.