Облачный атлас - Митчелл Дэвид

— Я не достану!

Тогда, вместо чаевых, я одарил его ледяной фразой:

— Что ж, тогда все.

Выходя, он злобно пустил ветры. Я еще немного почитал рукопись «Периодов полураспада», но заснул сразу после того, как Руфус Сиксмит был найден убитым. В отчетливом сновидении я приглядывал за маленьким, нуждавшимся в защите мальчиком, который умолял меня позволить ему поиграть на автомате, из тех, что стоят в углах супермаркетов и куда надо опускать пятьдесят пенсов. Я согласился, но когда мальчик слез со стула, то превратился в Нэнси Рейган. Как было мне объясняться с его матерью?

Проснулся я в темноте, а рот был словно залеплен «Суперклеем». В голове по неясной причине крутилась и зудела та оценка истории, что вынес ей Могучий Гиббон: «Все это лишь самую малость больше, чем перечень преступлений, глупостей и несчастий человечества». Вот вам пребывание Тимоти Кавендиша на Земле в тринадцати словах. Я вновь опроверг старые доводы, затем принялся опровергать доводы, которые никогда и не выдвигались. Курил сигару, пока в высоких окнах не появились проблески рассвета. Побрил свои брыла и подбородки. Внизу изнуренная уроженка Ольстера предлагала выбор из горелых или холодных тостов с мазками несоленого масла и джема цвета помады. Мне вспомнилось замечание Джейка Балоковски[145] о Нормандии: Корнуолл, где есть что съесть.

На вокзале мои мытарства начались заново, как только я попытался получить возмещение за вчерашнюю прахом пошедшую поездку. Кассир из джунглей, чьи прыщи лопались у меня на глазах, оказался столь же непрошибаемым, как и его двойняшка с вокзала Кингз-Кросс. Корпорация выращивает их из одних и тех же племенных клеток. Давление у меня приблизилось к рекордной отметке.

— Что это значит, вчерашний билет теперь недействителен? Не по моей же вине накрылся тот чертов поезд!

— Но и не по нашей. Поезда обслуживает Южное направление. А мы, понимаете ли, занимаемся билетами.

— Тогда кому мне жаловаться?

— Ну, компания «Локомотивы Южного направления» принадлежит холдинговой компании в Дюссельдорфе, которая принадлежит этой финской компании по производству мобильных телефонов, так что лучше бы вам обратиться к кому-нибудь в Хельсинки. Поблагодарите свою счастливую звезду, что поезд не сошел с рельсов. В наши дни это самое обычное дело.

Иной раз пушистый зайчик недоверия скрывается за поворотом настолько быстро, что гончая языка, которую так и не спустили с поводка, сгорает от возбуждения. Мчаться, как самая злющая дворняжка, чтобы успеть на ближайший поезд — и выяснить, что его отменили! Но, «по счастью», поезд, следовавший перед моим, опаздывал так сильно, что еще не отправился. Все места были заняты, и мне пришлось втиснуться в трехдюймовую щель. Когда поезд тронулся, я потерял равновесие, но плотное человеческое месиво не дало мне упасть. Мы так и остались наполовину упавшими. Диагональными Людьми.

Все окраины Кембриджа ныне стали научными городками. Когда-то мы с Урсулой плавали на плоскодонке под этим причудливым мостом, где сейчас в кубоидах космическо-био-технологической эры высиживают человеческих клонов для сомнительных корейцев. Да, старение чертовски невыносимо! Те «я», которыми мы были, жаждут снова дышать воздухом этого мира, но смогут ли они хоть когда-либо выбраться из этих обызвествленных коконов? Да черта с два.

Деревья, скрюченные как ведьмы, горбились перед необъятным небом. Наш поезд сделал непредусмотренную и неожиданную остановку посреди продуваемой ветрами вересковой пустоши. Сколько она продлилась, я не знаю. Мои часы застряли посреди предыдущей ночи. (Даже сегодня скучаю по своему «Ингерсоллу».) Черты окружавших меня пассажиров расплывались в нечто отчасти знакомое: агент по продаже недвижимости за моей спиной, болтавший по своему мобильнику, был, готов поклясться, капитаном моей хоккейной команды в шестом классе; мрачная женщина, что сидела двумя рядами дальше, погруженная в чтение «Праздника, который всегда с тобой»,[146] — разве это не та горгона из налоговой инспекции, что задала мне такого перцу несколько лет назад?

Наконец взвизгнули цепные дышла, и поезд на малой скорости заковылял к следующей сельской станции, на шелушащейся вывеске которой значилось «Адлстроп». Сильно простуженный голос объявил:

— «Центральные поезда» сожалеют, что из-за аварии тормозной системы этот поезд сделает краткую остановку на этой — чхи! — станции. Пассажирам предписывается сойти здесь… и подождать подходящего поезда. — Мои товарищи по путешествию задыхались от негодования, стонали, изрыгали проклятия и трясли головами. — «Центральные поезда» приносят извинения за любые — чхи! — неудобства, которые это может вызвать, и заверяют вас, что мы прилагаем все силы, чтобы восстановить наши обычные стандарты превосходного — чхи!!! — обслуживания. Дай-ка мне платок, Джон.

Факт: поезда, что ходят в нашей стране, строятся в Гамбурге или где-то еще, и когда немецкие инженеры испытывают поезда, предназначенные для Британии, они пользуются импортированными отрезками наших искореженных приватизированных путей, потому что поддерживаемые в приличном виде европейские железные дороги не могут обеспечить условий, нужных для испытаний. Кто на самом деле победил в этой чертовой войне? Мне следовало бы улепетывать от Хоггинсов на чертовой ходуле «пого».[147]

Я локтями проложил себе дорогу к неопрятному кафе, купил пирог со вкусом крема для обуви, и чай, где плавали пробчатые крошки, после чего стал подслушивать разговор пары коннозаводчиков с Шетландских островов. Уныние заставляет человека томиться по жизням, которых он никогда не вел. Зачем ты посвятил свою жизнь книгам, Т. К.? Хлам, хлам, хлам! Мемуары — уже дрянь, но эта чертова беллетристика! Герой отправляется в путешествие, в городе появляется незнакомец, кто-то хочет чего-то, они этого либо добиваются, либо нет, воля одного роет яму воле другого… «Восхищайтесь мною, ибо я метафора».

Я осторожно пробирался к писсуару в пропахшем аммиаком мужском туалете, из которого какой-то шутник спер лампочку. Только-только расстегнул ширинку, как из тьмы возник голос:

— Эй, миста, огонька нейдется?

Успокаивая сердцебиение, я нашарил в кармане зажигалку. Щелчок ее вызвал из небытия некоего растафари с сигарой в толстых губах, стоящего всего в нескольких дюймах от меня и освещенного, как это любит Хольбейн,[148] красным тлеющим угольком.

— Фпафиба, — шепнул мой черный Вергилий, опуская голову, чтобы погрузить кончик сигары в пламя.

— Да, кгхм, не за что, пожалуйста, — сказал я.

Его широкий и плоский нос дернулся.

— Ну, куда направляесси, друг?

Я проверил, на месте ли бумажник.

— В Эд… — И с места в карьер рванула безумная ложь. — Вернуть один роман. Библиотекарю, который там работает. Очень известный поэт. В университете. Рукопись у меня в сумке. Называется «Периоды полураспада».

От сигары растафари разило компостом. Никогда не могу угадать, о чем они на самом деле думают. Не то чтобы я с кем-нибудь из них был по-настоящему знаком. Я не расист, но действительно считаю, что требуются целые поколения, дабы переплавить ингредиенты в так называемых плавильных котлах.

— Миста, — сказал мне растафари, — нада, — и меня передернуло, — попроб'ать.

Я повиновался этому предложению и затянулся его толстой, словно котях, сигарой. Черти собачьи!

— Что это за дрянь?

Где-то у основания своей глотки он издал звук, похожий на то, как раковина всасывает воду.

— Такого в стране Мальборо не растут.

Голова моя увеличилась во много сотен раз, в стиле «Алисы», и превратилась в многоэтажный гараж, где стоял тысяча и один блистательный «ситроен».

— А ну-ка повтори, — велел Человек, Ранее Известный Как Тим Кавендиш.

Дальше ничего не помню вплоть до того момента, когда пришел в себя, снова сидя в поезде и недоумевая, кто замуровал мое купе мшистыми кирпичами.

— Теперь мы готовы заняться вами, мистер Кавендиш, — сказал мне лысый как колено очкарик.

Никого ни там, ни где-либо еще не было. Только уборщица, шедшая по пустому вагону и собиравшая в мешок разбросанный мусор. Я спустился на платформу. Холод вонзил свои когти в мою голую шею и стал отыскивать другие незащищенные места. Это что, снова Кингз-Кросс? Нет, это был унылый зимний Гданьск. Обуянный паникой, я обнаружил, что при мне нет ни сумки, ни зонта. Я снова забрался в вагон и отыскал их на багажной полке. Казалось, за время сна все мои мышцы атрофировались. Снаружи я увидел багажную тележку, которую катил Модильяни.[149] Что это за чертово место?

— Тыпар Эддун, — отвечал Модильяни.

Это что, по-турецки? В мозгу моем родилось следующее предположение: на станции Адлстроп остановился трансъевропейский экспресс, я сел на него и проспал всю дорогу до стамбульского вокзала. Протухли мозги, вот и все. Мне нужен был ясный знак, по-английски.