Учебник рисования - Кантор Максим

Правды ради, никто из умственных людей не спросил так называемого мужика, что этот мужик предпочел бы сам: оплаченную путевку в санаторий на Кавказе или семь дней в дешевом отеле на Кипре, за которые ему надо отдать двухмесячный оклад. Вопрос казался бессмысленным: в первом случае мужик выступал крепостным социализма, во втором — независимым субъектом; но кто знает, чего ему, т. н. мужику, больше хочется? Вопрос был лишен смысла еще и потому, что ни Кавказа, ни Крыма, ни Украины, ни Молдавии, ни Прибалтики — то есть тех мест, где традиционно мог отдохнуть тупой российский мужик, наливаясь пивом в профсоюзных санаториях, — более для России не существовало. Да и самих санаториев, построенных подлой властью, уже в природе не было — они давно были превращены в отели или отданы под частные виллы пионеров капитализации. Таким образом, т. н. мужик, хотел он того или нет, должен был привыкать к свободе — копить деньги и ехать на автобусе в Грецию, любоваться Парфеноном. А если не хочет он смотреть Парфенон, тупая скотина? Но такой случай умственный человек, согласитесь, рассматривать не может.

Равно как не станет умственный человек рассматривать унылые вопросы социального обеспечения, здравоохранения, образования, жилья, коммунальных услуг и охраны порядка. Эти темы сделались предметом спекуляций ретроградов, им-то, убогим, больше обсуждать все равно нечего. Если лучшие люди, осознавшие себя как свободную личность, шли в партии коллаборационистов, — то неудачники и пенсионеры формировали партии националистов и левые движения, дикие и несимпатичные. Они уверяли, что народу делается хуже и хуже. Им следовало дать ответ.

Впрочем, даже умственные люди могли увидеть, что некое зло все же от перемен происходит. Скажем, Россия теряет территории — помимо больших республик, ставших независимыми странами, отваливаются мелкие доли страны: то отдали амурские острова Китаю, то отступили из Абхазии, то еще какой пустяк потеряли. Это — пусть, к лучшему. Но вставал тривиальный вопрос: а русские люди, те, которые из Прибалтики, Казахстана, Грузии, Молдавии, — куда деваются? Им — хорошо? Бесплатной медицины не стало — это как, к лучшему или нет? Жилье — недоступно, здорово ли это? И так далее, много неприятных вопросов.

И последовательный коллаборационист должен был взвесить все и ответить — перед судом истории. То была его собственная история, его собственный народ, и надо было найти в себе мужество, чтобы признать, что его изведение — прогрессивно. Коллаборационист, по определению, — человек гуманный и совестливый. Ему непросто даются такие ответы. И коллаборационист отвечал: да, вышеперечисленное не так уж приятно, но это — правильно, хорошо, неизбежно. Уничтожение России и некоторые неудобства т. н. мужика — есть меньшее зло по сравнению с существованием России — империи, воплощающей большое зло. Локальные войны сами по себе дурны, но это лучше, чем большая война. Дорогие лекарства — это плохо, но отсутствие западной медицины и ее достижений — еще хуже. Преступность — вещь нехорошая, но пусть лучше будут отдельные бандиты, чем большой бандит — государство. Деление на богатых и нищих — нехорошо, но уравнение всех в состоянии рабов — большее зло. Дорогое жилье — вещь печальная, но дешевые бараки — хуже. Грустно, согласен; досадно, признаю; но следует принять меньшее зло — во избежание зла большого.

Это было ответственное и мудрое заключение.

Логика данного рассуждения базируется на следующем: в процессе приватизации истории индивид неизбежно должен отказаться от причинения большого зла — в пользу зла малого. Именно малое, разумное, дозированное причинение ущерба ближнему и соответствует характеру частной жизни; нанесение большого урона — прерогатива тоталитарного строя. Свободная независимая личность может что-нибудь украсть, проголосовать за эмбарго на поставку продовольствия, донести на соседа, — но никакого глобального вреда (скажем, отмены частной собственности) независимая личность нанести не может.

Особенность такого рассуждения состоит еще в том, что наряду с большим и меньшим злом существует большее и меньшее добро. Причем добро воплощается вполне материально — в машинах, деньгах и банках. Закон социального равновесия приводит к тому, что меньшему злу сопутствует большее добро — и наоборот. Те, кто, по здравому размышлению, выбирают меньшее зло, оказываются обладателями большего добра; а те, кто в дикости своей предпочитают зло большее, — соответственно получают добра меньше. Так, трудно было бы найти последовательного коллаборациониста, который, примирившись с тем, что бедствия т. н. народа — вещь временно необходимая, пожелал бы разделить эти бедствия с ним. Вряд ли нашелся бы такой энтузиаст, который, посчитав, что отсутствие социальной помощи — унизительно, но неизбежно, решил бы сам от таковой отказаться. Вряд ли отыскался бы такой коллаборационист, который, признав разумную неизбежность дорогого жилья, отказался бы от ванной комнаты. И уж совсем затруднительно было бы найти такого, кто, смирившись с военными действиями (в Чечне, Сомали, Анголе, Сальвадоре, Вьетнаме), — пожелал бы туда отправиться. Напротив, после того как гражданин признавал, что в целом вектор общественного движения выбран правильно, он мог рассчитывать на то, что ему самому не придется испытывать лишений. И, получая определенные блага от общества, коллаборационист мог сделать заключение, что это справедливое воздаяние за сотрудничество, в нем есть логика: ведь он выбрал меньшее зло — стало быть, и добра получил больше.

Допустим, Чарльз Пайпс-Чимни был, несомненно, гуманный и порядочный человек (загляните в «Компас и Кнут», убедитесь сами), однако он должен был признать неизбежность войны в Ираке и ее разумность. Это не значило, что он собирался направить своих детей на фронт военных действий, это лишь значило, что он согласен поучаствовать в знаменитой акции «нефть в обмен на продовольствие» и на заработанные дивиденды пристроить флигель к усадьбе.

Осип Стремовский одобрял финансовую политику свободных цен на энергоносители; однако это не значило, что он собирается делиться гонорарами с бабкой, которой не хватает денег на оплату электроэнергии. Это лишь значит, что он разделяет общее убеждение людей искусства, что цены на картины пора поднять, поскольку баррель нефти стоит уже не двадцать долларов, а пятьдесят.

Гриша Гузкин и его парижские друзья (Шухман, Махно, Бердяефф и Власов) в целом приветствовали ужесточение визового режима для посещения Франции жителями «третьего мира»; однако это не значило, что они собираются выехать сами из страны. Это лишь значило, что им, как и многим, неприятно видеть обилие арабов на парижских улицах.

Яков Шайзенштейн недвусмысленно позиционировал поддержку НАТО в балканском вопросе; однако это не означало, что он собирается помогать косовским албанцам. Это означало только, что он намерен ехать в командировку в Нью-Йорк, где принято осуждать сербов.

Барон фон Майзель и жена его Тереза фон Майзель, Сара Малатеста, Ричард Рейли и многие иные представители просвещенного общества считали, что следует заплатить некое разумное количество жизней дикарей за то, чтобы в целом планета пребывала в спокойствии. Если не убить нескольких дикарей, говорили они, то эти дикари убьют много больше народу. Это, разумеется, не означало, что они готовы как-либо защищать тех, кто пострадает от руки дикарей, если дикарей не убить. Это означало только, что они опасаются больших войн, в ходе которых могут пострадать сами.

Политика устранения меньшего зла, проводимая большой империей, имеет еще одну особенность: по сравнению с большой империей — всякая вещь будет мелкой, и мелкие локальные войны, опоясывающие планету, никто не брал в расчет как нечто серьезное. Слава богу, нет большой войны, говорили люди умственные. А тех, кто гибли на войнах малых, не спрашивали. И люди думали, что откупаются малой кровью от крови большой. Пусть по капле сочится кровь мира — то кровь, пущенная рукой рачительного знахаря, чтобы избавить большое тело от недуга. Капля крови — это не страшно, ее легко потерять. Однако от локальных конфликтов, согласия на подавление того или иного режима, поддержки симпатичного людоеда, полезного сегодня, но вредного завтра, заключения смертоносных союзов с одним царьком против другого царька — жертв не меньше, чем от больших войн, и — капля по капле — малая кровь собралась в большую лужу, а та разлилась по миру. Сотрудничество с оккупационными режимами — как это показала последняя большая война — спасало некоторую часть населения, другую же предавало и губило. Если бы можно было отделить битвы, случившиеся по вине коллаборационистов, от регулярных действий армии, если бы можно было отдельно посчитать жертв лагерей, расстрелов, карательных экспедиций, так называемых зачисток, превентивных бомбардировок, организованного голода, — с одной стороны, и жертв открытых военных действий — с другой, то цифры эти вряд ли оказались бы сравнимы. Подсчет тел погибших, если бы можно было отделить погибших в битвах от жертв предательства, — будет свидетельствовать, вероятно, в пользу войны. Жертв политики коллаборационизма значительно больше, нежели жертв собственно военных. Но признать такое — значило усомниться в философии коллаборационизма, и этого нельзя было допустить.