Учебник рисования - Кантор Максим

Струева он спросил:

— А ты что предлагаешь? У тебя есть план?

И Струев сказал в ответ:

— Есть.

— Неужели ты думал, что я соглашусь на авантюру? — спросил Кузин. Просто так спросил, из любопытства.

— Какая на тебя надежда.

— А что ты собираешься сделать?

— Убить Лугового.

— Как ты сказал?

— Лугового Ивана Михайловича — убить.

— Как это — убить?

— До смерти.

— Умнее ничего не придумал?

— Придумал кое-что еще.

— Ты сумасшедший. Понимаешь сам, что говоришь?

— Понимаю, разумеется. Мера неприятная. Но необходимая. Сделать это желательно сегодня.

— Сегодня?

— Часа через два.

— Часа через два?

— Примерно.

— У тебя и время рассчитано?

— Рассчитано, — сказал Струев.

— А зачем, — спросил Кузин, — тебе его надо убить? Он старый — сам умрет.

— Зачем стреляли в губернаторов? Зачем бросали бомбы в царей?

— Зря бросали, — сказал Кузин.

— Нет, — сказал Струев, — не зря. Бросали, чтобы показать, что всякая сволочь под Богом ходит. Не век им самим убивать. Конечно, природой не они, а все остальные назначены на истребление. Можно сказать, что народ специально существует, чтобы его бить. Если Бог хотел иного, он бы не создал этих овец. А раз он их создал, надо их стричь. А после того как пострижешь, надо резать. Верно? Вопрос в том, принимаешь ты это — или нет.

Кузин промолчал.

— Раз их стригут, а ты не мешаешь их стричь, значит, ты все равно что стрижешь их тоже. Правда?

Кузин промолчал.

— Кстати, можно договориться, чтобы и тебе досталось немного шерсти. Пока овец стригут, можно сидеть в стороне и даже получить прибыль. Ты всегда так и делал. Но когда начнут резать, мясо тебе брать станет стыдно.

— Для нас, русских, — сказал Кузин рассудительно, — справедливость и беззаконие — синонимы. От власти добра не ждем — решаем дело насилием. Зададимся вопросом: куда это приведет?

— Недурно бы дождаться Нюрнбергского процесса — так ведь не дождемся никогда, — сказал Струев, — придется своими силами.

— Вне закона, — сказал Кузин устало, — справедливости быть не может. Соблазн великий, но это тупик. И Библия, и Платон — в основу общества кладут законы. Необходима скрепа цивилизации.

— А если закон меняется каждый год, если власть и закон — одно и то же?

— Существует мораль, — сказал Кузин, — это внутренний закон, который ни игра на бирже, ни игры комитетчиков не отменят.

— Скажем, если банкир Щукин — вор, значит, руководствуясь моралью, его следует наказать. Как быть, если закон этого не делает?

— Мне неизвестно, вор он или нет, — сказал Борис Кириллович и покачал головой: — Уж коли стоять на стороне закона, то приходится соблюдать его букву — не видел, как брал, стало быть, не могу знать, брал или нет.

— Отчего же неизвестно? Известно. Он не добывал руду, не строил заводы — ему просто отписали уже существующее добро. Люди сообща строили дом, а потом его отдали десятку прохвостов. Если нечто принадлежало сразу всем, а один человек это забрал себе — он вор или нет?

— Кому — всем? О каких людях ты говоришь? Надо еще суметь стать человеком, не так это просто! Надо суметь подняться над природой варварства, над стихией! Не будем, — сказал Кузин, значительно погрозив пальцем, — не будем уподобляться большевикам. Да, говорят, что олигархи взяли народную собственность. Однако народу все равно ничего не принадлежало. Зададимся вопросом: разве плохо, что у так называемой народной собственности появился хозяин? Я предпочитаю, чтобы за нефтью и газом присматривал рачительный хозяин — а не безликое государство.

— Почему безликое? — удивился Струев. — Наше государство — с человеческим лицом. Рожи Щукина, Кротова, Левкоева — чем не лики? Вот был завод — государство задаром его отдало в собственность Щукину, а спустя пять лет государство выкупает этот завод у Щукина за пять миллиардов. Получается, что государство само у себя купило завод за пять миллиардов (правда, на те деньги, что были изъяты у населения) — и деньги эти ушли за границу, на частные счета. Схема проста — народные средства конвертируются в собственность узкого круга лиц, который представляет государство.

— Я историк культуры, — сказал Кузин грустно, — и склонен допустить, что у государства были основания так поступить. Требовалась радикальная ломка традиций. Вероятно, это не вполне честно, не берусь судить. Важно общее направление. Петр Первый не был ангелом, но следует различать личность Петра — и ничтожество Брежнева. Интересы у них разные.

— Государство имеет один интерес: банальный интерес управления людьми. Иногда этот интерес называют властным, а иногда — цивилизаторским. В первый раз, что ли? Устроено просто: в России сто сорок миллионов человек, из которых сто тридцать миллионов обслуживает десять миллионов, вот и все. Они, эти сто тридцать миллионов, и есть недра России, ее энергетические ресурсы, ее топливо. И расходуются они, как нефть и уголь — сгорают, чтобы обогреть десять миллионов начальников. Что будет с этими ста миллионами — неинтересно; всегда будет одно и то же — повкалывают, да и сдохнут от пьянства и холода. Интересно, что будет с десятью миллионами привилегированных, вот где проблема российской истории: по-французски они будут говорить — или по-английски? На «Чайках» будут кататься — или на «Мерседесах»? В церковь станут ходить — или в партком? Инсталляции будут покупать — или иконы в красный угол вешать? И оправдания такого порядка придумывают сообразно ситуации: то монархия, то коммунизм, а сегодня — путь в цивилизацию. Оправдать такой порядок — задача идеологии, вот ты и стараешься, про цивилизацию пишешь. Раньше из Ленина цитаты вставлял? Не отмахивайся — помню. А теперь кого цитируешь? Платят нормально? На конференции зовут?

— На конференции, — сухо сказал Кузин в ответ, — меня приглашают отнюдь не правительственные чиновники, но западные ученые. И платят до обидного мало. Унизительно положение российского профессора! Зовут меня те, кому небезразличен конфликт цивилизации и варварства в нашей стране. Существуют люди, которым важно мое мнение! Вот Клауке, например!

— Еще бы, — сказал Струев, не взглянув в сторону Клауке, — проблема важная! У нас главный варвар — российский народ, его надо на место поставить, а на это денег не жалко. Банкир Щукин, человек цивилизованный, тебе зарплату за это и платит. Из тех средств, что изъял у варваров.

— Щукин мне ни копейки не заплатил! — резко сказал Кузин. — Ты посчитай лучше, что тебе разные богачи платили! Знаю про твои зарубежные счета!

— Щукин тебе не платил. Платило Открытое общество, которому платил Ричард Рейли, который брал у Щукина нефть и месторождения, а ему давал власть над мужичками в Тюмени, — вот и все. Твои деньги не пахнут, правда, Боря? Тебе профессор в Бостоне аккуратные купюры платил, тебе чистенький мальчик деньги в окошко выдавал, а мальчик ведь не виноват, не так ли? Щукин — вор, понятно. А милые мальчики, что сидят в его офисе, — они кто? Менеджер, которому Щукин платит официальную зарплату за то, чтобы менеджер приумножал награбленное, этот человек — вор или нет? На нем есть вина или он не виноват? Менеджер сам не крал, он только получал ворованные деньги в качестве вознаграждения за то, что стерег ворованное добро, — вот и ответь мне, поборник закона: является менеджер соучастником кражи? Банкир принимает на хранение ворованное — так скажи: хранитель награбленного — он виноват или нет? Как в законе прописано: соучастник преступления — преступник? А западные просвещенные учителя наши, честные скупщики краденного, — они виноваты или не очень? А те идеологи, которые это воровство узаконили, — они виноваты или не сильно?

— А ты свои деньги откуда брал? — спросил Кузин зло, и даже вздрогнул от ярости — он представил себе размеры гонораров Струева. Рассказывали люди осведомленные, какими суммами оперирует Семен Струев. Даже Гриша Гузкин, хоть и отмечал свое финансовое первенство, но говорил о струевских сбережениях. Гузкин намекал, что Струев пользуется советами банкира, порекомендованного ему Гузкиным. Откладывает, копит, хитрец, и квартиру, небось, присмотрел себе в цивилизованном мире. Кузин побурел лицом, обида плеснулась в его мясистой груди. Ишь, лицемер, корит деньгами его, нищего профессора, а сам купается в банкнотах. — У тебя что, деньги чище?

— Оттуда же и я брал, — сказал Струев. — Откуда же еще? Грязные деньги. Других денег нет, не придумали. Правда, я не писал оправданий для подлецов, не подводил под воровство теоретическую базу. Правда, я не радовался тому, что ввели новый закон, как обирать мужика. Правда, я не говорил себе, что заслужил ворованное честным трудом. Правда, я не гордился тем, что попал в число избранных, тех, кто берет деньги по праву цивилизованного. А в остальном ты, Боря, верно говоришь — и я такой же вор, как ты. Хотел набрать побольше — и смыться. А потом понял: не очень это здорово получается. За свои деньги я отвечу. А ты — за свои — ответишь?