Жизнь удалась - Рубанов Андрей

Свинец вошел, вдохнул запах старого дерева. Поставил в угол рюкзак с подарками. Послушал, как капает вода из крана, как стучат ветхие ходики. Не удержался и по тонко скрипящим половицам прошел в угол, где тридцать лет назад стоял коротконогий топчанчик – на нем он, капитан, спал. Прямо под ходиками. Когда одна гирька опускалась достаточно низко, он, лежа на спине, толкал ее рукой, и она раскачивалась.

Он согнул ноги и присел, чтоб иллюзия была полной, чтоб мир увиделся таким, каким его видел десятилетний Сережа, лежа в своей жесткой мальчуганской постели. Потом позвонил Федору. Старший брат Свинец так и не освоил сотовую телефонию, а вот средний, Федор, как более интеллигентный и вдобавок госслужащий, всегда был на связи.

– Стало быть, прибыл? – спросил Федор.

– Ага.

– Я уж все сделал. Баня готова. Картошку почистил. Жена с детьми в Каширу уехала, к теще. Федотка у себя в хозяйстве. Забирай его – и ко мне. Прямо щас. Я с утра жду.

От отцовского дома вглубь села московский капитан двинулся, облаченный в резиновые сапоги. Грязной тропинкой, вдоль репейников, вдоль заборов, вдоль канав, где из жидкой грязи торчали сухие будылья, он прошагал до сельпо, затем мимо клуба, где облаяла капитана собака киномеханика, мимо школы, мимо погруженного в навоз коровника, через все невзрачное сельцо, запаршивевшее, затянутое сорняками, бурьяном, дурною крапивой, наполненное брехаловом глупых псов и кудахтаньем жилистых кур, пока не оказался на «мех. дворе». Здесь покоились два мертвых трактора, два полумертвых и два условно живых, рычащих сейчас победно и выбрасывающих в прозрачное осеннее небо сизые клубы выхлопа.

С одного из механизмов тяжко спрыгнул человек в лоснящемся ватнике – чрезвычайно крепконогий, каблуки кирзовых сапог попирают грязь земли с хозяйской основательностью, а изогнутая буквой «зю» папироса исторгает плотный дым отечества.

– О! Братан! – закричал Федот, скаля зубы, и выбросил окурок в емкость с остатками ГСМ. – Братан! Твою мать! Твою мать, братан! Откудова, твою мать?

– Здорово, твою мать! – в тон закричал капитан, раскрывая объятья. – Из Москвей!

Обнялись. От брата пахло табаком и молоком.

– Как оно?

– Лучше всех.

– Ни хрена! Лучше всех – у меня! Видал, что сделано? Не трактор, а игрушка! Фары гулагеновые! Дополнительный бак! К весне стекла затонирую, и будет не трактор, а чисто вобла в шоколаде! Федяню видел?

– Звонил. Он баню топит.

– Ага. Ну, щас рванем. Перекури пока, а я закончу.

– Куда рванем?

– Домой, твою мать, куда еще.

– Тут пешком пять минут.

Федот захохотал и закурил новую цигару. Крикнул:

– Тракторист пешком не ходит! Залезай в салон!

Оказавшись в кабине, московский капитан едва не задохнулся от восторга – здесь все напоминало о беспредельной любви к технике. На окнах красовались занавески с кистями и бахромой, к передней панели в удобном месте была приклепана колоссальная пепельница, сиденье покрывала опрятная дерюжка, а самые рычаги, художественно обмотанные разноцветной изолентой, так и просили, чтобы их нажали. И как оглушительный апофеоз и главнейшее доказательство принадлежности дизайна к «настоящему большому стилю» – надежно приклеенный оконной замазкой к лобовому стеклу парадный портрет товарища Сталина.

– Упреждаю, – строго объявил Федот, обосновываясь в кресле пилота. – Машина – зверь. Как управлять – знаю я один. Поехали.

Трактор рванул и понес. Комья грязи взлетели до крыш. Фиолетовый дым затянул окрестности. Федот наддал, захохотал, выкрикнул нечленораздельное, нецензурное. Грохот гусениц и рев дизеля заложили капитану уши.

Вылетели на дорогу. Далее прямо по курсу обнаружился автомобиль, маленький, серебристый, весь увешанный смешными защитными трубами. «Лендкраузер»? «Лендровер»? То спешил в свое ухетанное загородное имение какой-то благополучный московский обыватель. Федот еще наддал и выкрикнул:

– Гляди, чего щас будет!

Смачный паровозный рев огласил просторы деревни Мягкое. Двенадцать фар трактора вспыхнули и окатили ковыляющий впереди внедорожник океаном света; москвич мирно включил правый поворот, прижался к обочине и был тут же погребен под летящими с тяжелых гусениц многими килограммами чернозема.

– У нас – так! – заорал Федот. – У вас вон как, а у нас тут только так!

Из кабины деревня предстала глазам капитана в несколько более приличном виде. Иные дома красовались свежими кровлями или даже пластиковыми оконными переплетами. За иными заборами, пусть и покосившимися, различались сизые спины неплохих автомобилей. Иные избы стояли кривые, вросшие в землю, но на задах маячили недавно отстроенные кирпичные коттеджи. Впрочем, здесь хозяевами были уже не свои, деревенские, а пришлые, купившие у местных землю и теперь обустраивающие свои владения на новый богатый манер. Кой-чего налаживается, подумал капитан. Кой-чего кое-как налаживается. А в магазине все равно – три сорта крупы и семьдесят сортов водки.