Обреченный убивать - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Удачи вам, товарищ капитан, – проникновенно мурлычет Онопко, пожимая мне руку.

– Спасибо, браток, – сердечно улыбаюсь в ответ.

Онопко достаточно хорошо знает, что мне предстоит, и по своей доброй и отзывчивой натуре удачи желает совершенно искренне. От его убаюкивающего голоса на душе становится как-то теплей, и я уже совершенно бодро вышагиваю на специальную площадку, где меня ждет парашют, уложенный мною еще с вечера.

Быстро сереющее на востоке небо потушило потерявшие алмазный блеск звезды и высветило черную изломанную линию горизонта – там высился мрачный голый хребет. Ранний рассвет посеял на металл боевых машин мелкую росу, от чего их желтовато-зеленые бока поседели. На аэродроме, невидимом из-за барханов, взревели моторы транспортного самолета.

Пора…

Киллер

Этот день мне запомнился во всех подробностях. Нельзя сказать, что он чем-то отличался в той череде нескончаемо-тягучих временных отрезков, отсчитываемых зарешеченным окном – свет, мрак, свет, мрак… – но уже с обеда я вдруг почувствовал нечто необычное, какой-то спазм в грудной клетке, от чего сердце совершенно беспричинно зачастило, будто пытаясь вырваться наружу.

Все мои чувства неожиданно обострились, голова стала ясной, и до боли знакомый холодок загулял по жилам, остужая вскипающую от волнения кровь. Так было всегда, когда я выходил на свою очередную "охоту"…

Они пришли под вечер, две незнакомых мне попки[3] из спецкоманды, или, как здесь их называли, "веселые ребята", каждый из которых был шире меня в два раза.

– К стене! Руки за спину, – скомандовал старший, с багровым отечным лицом.

От него разило сивухой, и пока он возился с замками наручников, меня едва не стошнило.

Второй, с перебитым носом – похоже, бывший боксер, – стоял молча, с отрешенным видом. Но эта кажущаяся безучастность могла в любой миг взорваться серией отработанных до автоматизма ударов, случись мне заартачиться или, что еще хуже, оказать сопротивление, – в его маленьких глазках светилась неумолимая жестокость и садистское предвкушение возможного "развлечения".

На моей памяти в нашей каталажке уже были такие эксцессы. Трудно рассчитывать на полную безмятежность человека, приговоренного к смерти. И еще более невозможно представить добросердечного тюремного надзирателя.

– Что, кончать поведете? – не удержался я от глупого вопроса.

– Куда надо, туда и поведем, – буркнул старший и подтолкнул меня к выходу. – Как по мне, так всех вас давно пора в расход пустить, чтобы зря казенные харчи не переводили. Чего там в верхах волынят, законники хреновы? – продолжал брюзжать он, пока мы топали по длинному мрачному коридору.

– Чтобы мы без работы не остались, гы… – наконец подал голос и бывший боксер.

– Тебе все смешочки, – огрызнулся в ответ старший. – Будто забыл, что людей не хватает и нам приходится по две смены вкалывать. Все камеры забиты по самое некуда. Уже не помню, когда с бабой в кино последний раз ходил. Пашем на износ.

Несмотря на серьезность момента, после его последних слов я едва не рассмеялся. Да уж, пахари…

Комната, в которую меня втолкнули без лишних церемоний, напоминала могильный склеп: сводчатый потолок, глубокие ниши в небрежно побеленных стенах, узкое стрельчатое окно забрано чугунной решеткой с завитушками. У окна стоял древний стол на массивных тумбах и два стула с вычурными спинками. За столом, небрежно поигрывая авторучкой с золотым пером, сидел холеный толстяк с черными маслянистыми глазами навыкате.

– А, вот, наконец, и вы, любезнейший, – фальшиво обрадовался он и показал пухлой ладонью на свободный стул. – Присаживайтесь.

Стараясь справиться с волнением, я неторопливо прошествовал к столу и уселся напротив толстяка.

– Курите? – Он пододвинул ко мне начатую пачку "Мальборо". – Нет? Бережете, значит, здоровье…

В его голосе прозвучала ирония.

– А я вот никак не брошу, сколько ни пытался – все напрасно.

– Что вам от меня нужно? – грубо спросил я, почувствовав, что начинаю закипать.

– Когда я шел сюда, то надеялся, что именно вам от меня кое-что нужно, – с ноткой барственного превосходства ответил толстяк. – Я адвокат…

Он назвал очень известную фамилию.

Если честно признаться, я опешил. Мне приходилось слышать по "тюремному радио" совершенно фантастические истории (которые на поверку оказывались чистой правдой) о судебных процессах, где этот человек выступал защитником. Почти все его клиенты или выходили на свободу, или получали мизерные сроки, вовсе не соответствующие тяжести содеянного преступления.